Лев Толстой - Все лучшие сказки и рассказы

– Теперь верно обойдём. Больше ему и лечь негде, как в этом болоте. Пойдём в обход.

Пошли мы в обход, по частому ельнику. Я уж уморился, да и труднее стало ехать. То на куст можжевелевый наедешь, зацепишь, то промеж ног ёлочка подвернётся, то лыжа свернётся без привычки, то на пень, то на колоду наедешь под снегом. Стал я уж уставать. Снял я шубу, и пот с меня так и льёт. А Демьян как на лодке плывёт. Точно сами под ним лыжи ходят. Ни зацепит нигде, ни свернётся. И мою шубу ещё себе за плечи перекинул и всё меня понукает.

Дали мы круг версты в три, обошли болото. Я уже отставать стал, – лыжи сворачиваются, ноги путаются. Остановился вдруг впереди меня Демьян и машет рукой. Я подошёл. Демьян пригнулся, шепчет и показывает:

– Видишь, сорока над ломом щекочет; птица издалече его дух слышит. Это он.

Взяли мы прочь, прошли ещё с версту и нашли опять на старый след. Так что мы кругом обошли медведя, и он в середине нашего обхода остался. Остановились мы. Я и шапку снял, и расстегнулся весь: жарко мне, как в бане, весь, как мышь, мокрый. И Демьян раскраснелся, рукавом утирается.

– Ну, – говорит, – барин, дело сделали, теперь отдохнуть надо.

А уж заря сквозь лес краснеться стала. Сели мы на лыжи отдыхать. Достали хлеб из мешка и соль; поел я сначала снегу, а потом хлеба. И такой мне хлеб вкусный показался, что я в жизнь такого не ел. Посидели мы; уж и смеркаться стало. Я спросил Демьяна, далеко ли до деревни.

– Да вёрст двенадцать будет. Дойдём ночью, а теперь отдохнуть надо. Надевай-ка шубу, барин, а то остудишься.

Наломал Демьян ветвей еловых, обил снег, настлал кровать, и легли мы с ним рядышком, руки под головы подложили. И сам не помню я, как заснул. Проснулся я часа через два. Треснуло что-то.

Я так крепко спал, что и забыл, где я заснул. Оглянулся я – что за чудо! Где я? Палаты какие-то белые надо мной, и столбы белые, и на всём блёстки блестят. Глянул вверх – разводы белые, а промеж разводов свод какой-то воронёный, и огни разноцветные горят. Огляделся я, вспомнил, что мы в лесу и что это деревья в снегу и в инее мне за палаты показались, а огни – это звёзды на небе промеж сучьев дрожат.

В ночь иней выпал: и на сучьях иней, и на шубе моей иней, и Демьян весь под инеем, и сыплется сверху иней. Разбудил я Демьяна. Стали мы на лыжи и пошли. Тихо в лесу; только слышно, как мы лыжами по мягкому снегу посовываем, да кое-где треснет дерево от мороза, и по всему лесу голк раздаётся. Один раз только живое что-то зашумело близёхонько от нас и прочь побежало. Я так и думал, что медведь. Подошли к тому месту, откуда зашумело, увидали следы заячьи, и осинки обглоданы. Это зайцы кормились.

Вышли мы на дорогу, привязали лыжи за собой и пошли по дороге. Идти легко стало. Лыжи сзади по накатанной дороге раскатываются, громыхают, снежок под сапогами поскрипывает, холодный иней на лицо, как пушок, липнет. А звёзды вдоль по сучьям точно навстречу бегут, засветятся, потухнут – точно всё небо ходуном ходит.

Товарищ спал – я разбудил его. Мы рассказали, как обошли медведя, и велели хозяину к утру собрать загонщиков-мужиков. Поужинали и легли спать.

Я бы с усталости проспал до обеда, да товарищ разбудил меня. Вскочил я, смотрю: товарищ уж одет, с ружьём что-то возится.

– А где Демьян?

– Он уже давно в лесу. Уж и обклад проверил, сюда прибегал; а теперь повёл загонщиков заводить.

Умылся я, оделся, зарядил свои ружья; сели в сани, поехали.

Мороз всё держался крепкий, тихо было, и солнца не видать было; туман стоял наверху, и иней садился.

Проехали мы версты три по дороге, подъехали к лесу. Видим: в низочке дымок синеет, и народ стоит – мужики и бабы с дубинами.

Слезли мы, подошли к народу. Мужики сидят, картошки жарят, смеются с бабами.

И Демьян с ними. Поднялся народ, повёл их Демьян расставлять кругом по нашему вчерашнему обходу. Вытянулись мужики и бабы ниткой, тридцать человек – только по пояс их видно – зашли в лес; потом пошли мы с товарищем по их следу.

Дорожка хоть и натоптана, да тяжело идти; зато падать некуда, – как промежду двух стен идёшь.

Прошли мы так с полверсты; смотрим – уж Демьян с другой стороны к нам бежит на лыжах, машет рукой, чтоб к нему шли.

Подошли мы к нему, показал нам места. Стал я на своё место, огляделся.

Налево от меня высокий ельник; сквозь него далеко видно, и за деревьями чернеется мне мужик-загонщик. Против меня частый, молодой ельник в рост человека. И на ельнике сучья повисли и слиплись от снега. В средине ельника дорожка, засыпанная снегом. Дорожка эта прямо на меня идёт. Направо от меня частый ельник, а на конце ельника полянка. И на этой полянке, вижу я, что Демьян ставит товарища.

Осмотрел я свои два ружья, взвёл курки и стал раздумывать, где бы мне получше стать. Сзади меня в трёх шагах большая сосна. «Дай стану у сосны и ружьё другое к ней прислоню». Полез я к сосне, провалился выше колен, обтоптал у сосны площадку аршина в полтора и на ней устроился. Одно ружьё взял в руки, а другое с взведёнными курками прислонил к сосне. Кинжал я вынул и вложил, чтобы знать, что в случае нужды он легко вынимается.

Только я устроился, слышу, кричит в лесу Демьян:

– Пошёл! В ход пошёл! Пошёл!

И как закричал Демьян, на кругу закричали мужики разными голосами.

– Пошёл! Уууу! – кричали мужики.

– Ай! И-их! – кричали бабы тонкими голосами.

Медведь был в кругу. Демьян гнал его. Кругом везде кричал народ, только я и товарищ стояли, молчали и не шевелились, ждали медведя.

Стою я, смотрю, слушаю, сердце у меня так и стучит. Держусь за ружьё, подрагиваю. «Вот-вот, – думаю, – выскочит, прицелюсь, выстрелю, упадёт…» Вдруг налево слышу я, в снегу обваливается что-то, только далеко. Глянул я в высокий ельник: шагов на пятьдесят, за деревьями, стоит что-то чёрное, большое. Приложился я и жду. Думаю, не подбежит ли ближе. Смотрю: шевельнул он ушами, повернулся и назад. Сбоку мне его всего видно стало. Здоровенный зверище! Нацелился я сгоряча. Хлоп! – слышу: шлёпнулась об дерево моя пуля. Смотрю из-за дыма, – медведь мой назад катит в обход и скрылся за лесом. «Ну, – думаю, пропало моё дело; теперь уж не набежит на меня; либо товарищу стрелять, либо через мужиков пойдёт, а уж не на меня». Стою я, зарядил опять ружьё и слушаю. Кричат мужики со всех сторон, но с правой стороны, недалеко от товарища, слышу, кричит какая-то баба:

– Вот он! Вот он! Вот он! Сюда! Сюда! Ой, ой! Ай, ай, ай!