Алексей Мошин - Искушение

Синелев идёт. Открыв дверь на площадку вагона, он видит артельщика: тот стоит у открытой выходной двери и держится за скобку, обтянутую сукном, чтобы не морозила рук, и, перегнувшись вперёд, смотрит на приближающуюся станцию. Поезд ещё идёт довольно быстро.

Синелев вспоминает ту первую ужасную мысль, вспоминает как нечто такое, что он должен выполнить непременно, во что бы то ни стало, и вдруг изо всей силы толкает артельщика…

Тот срывается и летит… Раздаётся долгий, раздирающий душу крик…

Синелев бросается в вагон, захлопывает обе двери, в одну минуту разрезает саквояж, и набивает карманы золотом и свёртками кредитных билетов…

Поезд остановился.

Синелев бросает под диван ещё не совсем опорожнённый саквояж и выбегает из вагона в дверь, противоположную станции. Вот, он уже на рельсах, поблизости ни души. Но по ту сторону поезда идёт суетня, слышится громкий разговор…

Доносятся фразы:

– Жив… в снег упал… офицер вытолкнул… сумка… скрылся…

– Значит, ищут, спрятаться негде… форма выдаст… Найдут, – сейчас найдут.

– Так вот же вам!..

И Синелев выбрасывает из кармана всё, что он награбил из сумки; потом вывёртывает карманы, – там ничего не осталось.

«Мёртвые сраму не имут», – вспоминает Синелев и вынимает шашку. Эфес упирает в землю, становится на колени, сгибается; кончик лезвия шпаги касается горла.

Люди ищут его; вот они приближаются, мелькают в их руках фонари… Они громко говорят. Спешат к нему…

– Так вот же вам, – повторяет Синелев…

– Ваше благородие, эй, ваше благородие!.. Ох, и уснули же вы крепко! Ваше благородие, да что вы так смотрите?.. Крепко, говорю, вы уснули!.. Насилу вас растолкал… Стонали шибко… А в сумку вцепились как!.. Бережёте чужое добро… Покорнейше благодарим… Вот сейчас и к вашей станции подъедем… Выходить вам…

Синелев оглядывает вагон, артельщика, который берёт свою сумку и добродушно улыбается, Синелев смотрит в окно на тёмную ночь и на летящие огненные нити, крепко трёт лоб…

– Так это сон!.. О-о-о-о!..

Тяжёлый вздох со стоном вырвался из груди Синелева.

Он поднялся бледный и не помнил, как вышел на станцию, как вынесли его вещи, как он поздоровался с начальником станции, который поздравил его с приездом и сказал: «Вот когда повинтим!»

Синелеву казалось, что он постарел на много лет и стал другим, совсем другим человеком.

– Здравствуйте, ваше благородие!

Это Захар, крестьянин, который у матери Синелева служит и за кузнеца, и за работника, и пахаря.

Захар улыбается радостно, как улыбался каждый раз, приезжая на барыниной лошадке за молодым барином, когда тот был ещё гимназистом и потом юнкером, а потом офицером… В таких случаях Синелев покровительственно говорил Захару:

– Здравствуй, братец, – как поживаешь?

А теперь Синелев, сняв перчатку, протянул руку и тем до того удивил Захара, что тот оторопел…

– Что же ты Захар, не даёшь мне руки?..

Захар, сконфуженно улыбаясь, протягивает барину заскорузлую руку, и тот её жмёт крепко своей красивой, нежной рукой.

– Барышня хотели ехать со мной вас встречать, а барыня их не пустили, – как бы не простудились… Холода завернули дюжие…

Ночь была тёмная. Когда выехали в поле, – ветер стал осыпать мелкой снежной пылью. Захар не видел дороги и отпустил вожжи, умная лошадь сама бежала рысью по знакомому пути; колокольчик неторопливо звенел у дуги; Синелев едва различал спину Захара. И в эту тёмную ночь хорошо было у него на сердце, словно он избавился от какой-то опасности, от страшной беды. Жизнь казалась прекрасной, и верилось ему в свои силы и в то, что он хорошо устроится и будет счастлив. И радостно вспоминал он о невесте, которая ждёт его, которую он увидит через несколько минут, и уже не страшно было ему, что в самую глубину его души заглянут чистые очи молодой девушки.

Показались огни. Захар смело дёрнул за вожжу; лошадь повернула к знакомым воротам.

– То-то будет радости!.. – сказал Захар.

Синелев не хотел ждать, пока лошадь остановится, и готовился на ходу выпрыгнуть из саней.