Аркадий Красильщиков - Рассказы о русском Израиле: Эссе и очерки разных лет

– Мой паршивец так и сделает, – сказал Пинхас. – Он даже спасибо отцу не скажет. Он просто залезет в эту ванну и будет там плескаться – вот и все.

– Арабы признают только молоко от скотины и мясо, – сказал Зеев. – Но скотину кормит земля. Земля кормит всех. Это понимать надо. Если не дать земле воду, она погибает. Пустыня – это смерть всему. Наша земля не будет пустыней. Ты слышишь меня?

Пинхас не слышал. Он спал. Он имел право на двадцать минут сна.

Зеев не стал будить друга. Он подумал, что совсем скоро наступит ХХ век, что хорошая цифра – 20: круглая и веселая, и технический прогресс сделает жизнь людей свободной от тяжелого, рабского труда. Он думал о судьбе своего народа. Зеев был убежден, что совсем скоро вся земля Палестины станет еврейской. Гонимые найдут пристанище и начнут жить счастливо, сытно и без страха перед чужой ненавистью… Так будет. Только нужно вырыть этот колодец до водоносного слоя. Вырыть обязательно. А это зависит от одного человека. Этим человеком оказался он, а мог на его месте быть Пинхас, Эли или Давид. Но так получилось, что жребий выпал на его имя.

Пинхас проснулся ровно через двадцать минут. Они работали молча до сигнала сверху.

– Я остаюсь, – сказал Пинхас на идише. – Лезь наверх.

– Нет, – сказал Зеев. – Осталось совсем немного. Я не прощу себе этого, если уйду.

– Сколько еще? – сказал Пинхас. – День, неделю, месяц, год?

– Не знаю, – ответил Зеев, опершись на черенок лопаты. – Это знает только Он.

– Ты – сумасшедший, – сказал Пинхас. – Но это не так опасно. Ты заставляешь и нас быть безумцами. На этой земле будут жить сумасшедшие евреи.

– Уходи, – сказал Зеев. – Скоро шабат. Я буду отдыхать целый день. Знаешь, как здесь хорошо. Наверху небось жара, дышать нечем, а здесь хорошо. Здесь мир субботней прохлады.

На это Пинхас ничего не сказал и полез наверх, кряхтя и отдуваясь… Лестница дергалась по-змеиному еще долго. Зеев держал руку на нижней ступеньке, словно провожая друга, потом лестница замерла.

Ночью Зееву приснилось, что большая собака облизывает холодным языком его пятку. В полусне он подумал, что подземные малые звери шуршат в углу, стараясь пробраться к корзине с едой. Потом он подумал, что снова пошел дождь. Дождь?! Летом?! Потом он проснулся окончательно, дрожащими руками зажег свечу. В колодец толчками пробивалась вода. Ее было немного, совсем немного, но становилось все больше. Вода на глазах набиралась сил, размывала, рушила, отталкивала землю. Зеев прижался лицом к луже на дне колодца. Потом он пил эту воду, жадно глотая ее вместе с песком. Потом он сел на дно колодца, обхватив колени руками. Так было неудобно петь, но он запел, легко выговаривая слова субботней молитвы:

– «Да сжалится милосердный Отец над народом, о котором заботится, и вспомнит Союз свой с праотцами, и спасет наши души в недобрые времена, и изгонит злое начало из сердец тех, кого опекает, и отмерит нам то, о чем просим мы, щедрой мерою, даруя спасенье и милость».

Поговорив с Богом, он вспомнил о людях. Он закричал так, с такой бешеной силой, будто и не было за спиной Зеева недель каторжного труда. Он выдыхал из себя с нечеловеческой силой одно-единственное слово:

– ВОДА!!!

Конечно, все было не так. И самого упрямого поселенца не так звали, и судьба его была другой, и думал он о другом, но по сей день существует тот колодец, как памятник первым хозяевам земли Израиля. И еще сохранились воспоминания тех, кто впервые испил воду из той шестидесятиметровой дыры к центру земли:

«Все от мала до велика устремились к колодцу… В воздухе стоял гул от оглушительных выстрелов, безумных криков “Ура!”, “Вода!”. Прыгали, танцевали, благодарили Бога, обнимались, рыдали, как маленькие дети… Удалось извлечь немного мокрого песку. Боже мой! Что делалось наверху с этой грязью: рвали друг у друга из рук и жадно, с неизъяснимым блаженством, глотали…»

Юг Израиля. Небольшой провинциальный город. Русское кладбище. Пятьдесят могил. Пустые заасфальтированные ячейки для новых захоронений. Ни одного креста над могилами или звезды. Встречаются надгробия с надписями только на иврите, но на большинстве лишь кириллица.

На самой давней могиле дата: 1990 год. На самой свежей, засыпанной еще не увядшими цветами, табличка из жести: «Смирнов Геннадий Афанасьевич. 1957–2002».

Смирнова Геннадия вышиб пинком из кабины фургона знакомый, угнавший в шутку эту машину вместе с ним. Смирнов погиб под колесами автобуса, следовавшего по встречной полосе.

Оба – и сам погибший, и его приятель – выпили в тот день по случаю субботы. Впрочем, навеселе они были чуть ли не каждый день недели.

Жена Смирнова Анастасия выплакала все слезы за три года до смерти мужа, на могиле сына Василия, зарезанного в пьяной драке еще в России, у шалмана «Ракушка», на центральной площади райцентра К.

– Пусть правосудие покарает убийцу, – тихо сказала Анастасия, стоя над могилой мужа.

На самом деле она не хотела суда, ей не нужно было правосудие. Она страшилась властей, расследования, допросов… Больше всего несчастная женщина боялась возвращения домой, в город К.

У Анастасии Смирновой двое детей – мальчик десяти лет и дочь. Девушка заканчивала школу и готовилась к службе в армии. Анастасия знала, что в родном городе ее дети погибнут, как погибли старший сын и муж, уже здесь, в Израиле.

Ей хотелось, чтобы похороны мужа закончились как можно быстрей. Вдову пугали люди на кладбище. Анастасия давно оплакала и своего беспутного, шального мужа, и свою несчастную бабью судьбу.

Какой-то человек в кипе говорил на иврите непонятные слова над могилой ее покойного мужа. Она не знала, зачем нужно это подобие ритуала, но тихий голос кладбищенского служителя успокаивал Анастасию. Значит, ее все еще признавали за свою.

В городе К. пили почти все мужики: одни запоем, другие каждый день, третьи эпизодически. Как раз в этом городе, на местном заводе арматуры, директор стал выплачивать премиальные тем, кто приходил на работу в трезвом виде.

Директора показали по центральному телевидению, будто в шутку. Но многие из руководителей производств шутку приняли всерьез и стали у себя на предприятиях вводить передовой опыт из города К.

Сын Анастасии Смирновой работал на том самом заводе арматуры и никогда премиальных за трезвость не получал. Пил он, как правило, вместе с отцом, рабочим на железной дороге, а потом отправлялся куролесить в компании таких же молодых парней, как он сам.

Осталось не выясненным до конца, при каких обстоятельствах Василий Смирнов получил смертельное ножевое ранение. Собственно, все эти обстоятельства были похожи одно на другое, и мало кто из буйной компании обычно помнил, почему начиналась драка.