Артур Дойл - Сквозь волшебную дверь. Мистические рассказы (сборник)

Это великая поэзия и образчик великого мужества, поскольку слова эти написаны человеком, который несколько лет из-за болезни провел в больницах, человеком, которого скальпель хирурга резал, словно ножницы садовника – неровно выросший куст.

Это совсем не то, что леди Байрон назвала «мимической скорбью» поэта, это скорее вызов сжигаемого на костре индейского воина, чья гордая душа может заставить застыть корчащееся от боли тело.

В Хенли как будто жили два совершенно разных поэта. Один – громогласный гигант, склонный к героическим величественным образам и возвышенным словам. Так написана «Песнь о мече» и многое другое, что напоминает дикое пение какого-нибудь северного скальда. Второй (и, как мне кажется, более для него характерный и лучший с поэтической точки зрения) – утонченный, искусный и вдумчивый поэт, который рисует небольшие, но удивительно выразительные картины тщательно выверенными и уравновешенными словами. Так написан цикл «В больнице», а вот «Лондонские добровольцы» занимает промежуточное место между двумя стилями. Как, неужели вы не читали «В больнице»? Тогда побыстрее возьмите этот сборник и прочитайте его как можно скорее. Хорошо это или плохо, но наверняка в нем вы откроете для себя нечто неповторимое. Вы не найдете (по крайней мере, я не нахожу) ничего, с чем это можно было бы сравнить. Голдсмит и Крабб {355}писали о жизни в четырех стенах, но их величественный, если не сказать монотонный метр утомляет современного читателя. Но у Хенли все живет, все образно, драматично. Его стихотворения говорят сами за себя. Будь прокляты все еженедельные газеты и остальные молниеотводы, поглотившие энергию такого человека! Хенли оставил после себя всего около пяти тоненьких брошюр своих произведений.

Впрочем, все это – отклонение от темы, потому что на этой полке не должны были находиться эти книги. Этот уголок отведен под хроники. Вот стоят три тома, которые расскажут вам об интереснейшем периоде французской (читай, европейской) истории. К счастью, каждый из них начинается как раз с того периода, на котором заканчивается предыдущий. Первый из них – это Жан Фруассар {356}, второй – Ангерран де Монстреле {357}и третий – Филипп де Комин. Все три вместе представляют собой прекрасный рассказ из первых уст, охватывающий более ста лет истории. В летописи человечества это довольно большой период.

Фруассар как всегда прекрасен. Если вам не по душе средневековый французский (который только специалист может читать с удовольствием), можете почитать лорда Бернера, английский которого почти так же архаичен, но очарователен, или же можете обратиться к современному переводу, например вот к этому, выполненному Джонсом. Прочитав одну страницу из лорда Бернера, получаешь истинное удовольствие, но, мне кажется, что читать толстые тома, написанные архаичным стилем, – занятие довольно утомительное. Лично я предпочитаю современный перевод, но даже с ним понадобится немалое терпение, чтобы осилить до конца оба тома.

Интересно, мог ли этот старый каноник {358}, живший при дворе Филиппы Геннегау {359}, представить себе истинное значение своей работы, приходило ли когда-нибудь ему в голову, что придет такой день, когда его книга станет единственным достоверным источником сведений не только о его времени, но обо всем институте рыцарства в целом? Боюсь, что, на самом деле, его единственной целью, скорее всего, было получить какое-нибудь вполне мирское поощрение из рук кого-то из тех многочисленных баронов и рыцарей, имена и деяния которых он перечисляет. К примеру, Фруассар пишет, что, когда он прибыл в английский двор, у него с собой было его сочинение, заключенное в прекрасную обложку. Можно не сомневаться, что куда бы он ни направился, у него всегда была с собой такая книга, которая, вполне возможно, служила дорогим подношением для принимающего его хозяина. Кто знает, какого ответного подарка можно ждать от благородного рыцаря за книгу, в которой увековечена его собственное доблесть?

Впрочем, если оставить позади причины написания этого труда, нужно признать, что работа была проделана основательная. В живом, разговорном, многословном стиле каноника есть что-то, напоминающее Геродота {360}, только точностью изложения фактов он превосходит грека. Если учесть, что жил он в то время, когда появились и были приняты с полным доверием путевые заметки Джона Мандевиля {361}, точность и аккуратность Фруассара заслуживают искренней похвалы. Возьмите, скажем, его описание Шотландии и шотландцев. Кто-то отдаст предпочтение Жану Лебелю {362}, но мы их не будем сравнивать. В четырнадцатом веке, человек, описывающий Шотландию, вполне мог позволить себе кое-что приукрасить, но мы видим, что по большому счету рассказ его вполне правдив. Гэллоуэйские {363}пони, оладьи из пресного теста, волынки – все так, как в жизни. Жан Лебель участвовал в приграничной войне с Шотландией {364}, и Фруассар получил свои сведения от него, но он пытался расширить их, и его правдивость дает нам повод довериться его рассказу даже в тех местах, которые мы не имеем возможности проверить в других источниках.

Но самое интересное в работе Фруассара – это та часть, в которой он рассказывает о современных ему рыцарях, их поступках, привычках и поведении. Да, к тому времени, когда старый каноник писал свои хроники, звезда рыцарства уже клонилась к закату, и все же он еще успел застать многих из тех, кто считался цветом рыцарского сословия. Эти люди читали его книгу (по крайней мере, те из них, кто умел читать), поэтому мы можем не сомневаться, что записанное в ней – не плод воображения, а точный и правдивый портрет воинов, живших в XIV веке. Записи в хронике Фруассара всегда последовательны. Если проанализировать приведенные слова и высказывания рыцарей (я этим занимался), бросается в глаза, что все они однотипны, из чего можно сделать вывод, что именно так разговаривали те люди, которые воевали у Креси {365}и Пуатье {366}в те времена, когда французский и шотландский короли находились в заключении в Лондоне {367}, а Англия, возможно, достигла величайшего военного величия в своей истории.

Одним эти рыцари отличаются от того образа, который создали наши романисты. Если почитать величайшего сочинителя рыцарских романов Вальтера Скотта, создается впечатление, что все средневековые рыцари – мускулистые силачи в расцвете сил: Бриан де Буагильбер, Реджинальд Фрон де Беф, Ричард, Айвенго, герцог Роберт и все остальные. Но у Фруассара многие из самых известных рыцарей – это старые слепые калеки. Чандосу {368}, лучшему кавалеристу своего времени, было за семьдесят, когда он погиб от удара в голову с той стороны, с которой еще раньше лишился глаза. Он был близок к этому возрасту, когда у Наваретты {369}выехал из строя английского войска и в поединке убил лучшего испанского воина молодого Мартена Феррару. Молодость и сила, конечно же, были важны, особенно там, где необходимо было носить тяжелые латы, но во время боя верхом сила благородного коня возмещала старческую дряхлость наездника. И сейчас во время охоты какой-нибудь немощный старичок, оказавшись в знакомом седле, может дать фору иному юному атлету. То же самое происходило и у рыцарей, и те из них, кому удавалось дожить до преклонного возраста, во время очередной битвы имели возможность проявить свой опыт, свое умение управляться с оружием и, самое главное, свое бесстрашие.