Артур Дойл - Сквозь волшебную дверь. Мистические рассказы (сборник)

Вечером ветер переменился на южный. Спаси нас Бог, если он перекроет льдом узкий проход, наш единственный путь к спасению. Мы находимся у края главного арктического ледника, или «барьера», как его называют китобои, любой ветер с севера будет разбивать лед вокруг нас, давая нам возможность спастись, но ветер с юга гонит к нам все плавучие льдины, и, если они закупорят единственный проход, мы окажемся в ловушке. Повторю еще раз: спаси нас Бог!

Воскресенье. День отдыха. Мои страхи подтвердились, узкая голубая полоса воды на юге исчезла. Теперь вокруг нас сплошное неподвижное белое поле со странными холмами и уступами и тишина… Жуткая тишина. Ни плеска воды, ни криков чаек, ни хлопанья парусов. Необъятная, мертвая тишина, в которой глухие голоса моряков и поскрипывание их сапог по белой сияющей палубе кажутся неуместными и чужеродными. Единственным живым существом, которое мы видели, был песец. Здесь, на льдах, это редкий гость, хотя на земле встречается довольно часто. Но он не приблизился к судну. Посмотрев на нас издалека, он быстро убежал. Странное поведение, поскольку, как правило, эти животные не знакомы с людьми и, так как от природы они очень любопытны, часто подходят настолько близко, что их не составляет труда поймать. Невероятно, но даже это незначительное происшествие сильно сказалось на настроении команды. «Зверь-то этот, может, знает побольше, чем мы с вами. Не хочет он видеть нас!» – сказал один из главных гарпунеров, и все остальные согласно закивали. С подобным суеверием просто невозможно спорить. Они решили, что на судне лежит проклятие, и уже ничто не переубедит их.

Капитан почти весь день оставался в своей каюте, лишь после обеда вышел на квартердек на полчаса. Я заметил, что он все время смотрел в ту точку, где вчера появилось его видение, и, если бы его вчерашняя вспышка повторилась, был бы готов к ней, но ничего подобного не случилось. Меня он как будто вовсе не замечал, хотя я стоял совсем рядом. Божественную службу как обычно отслужил главный механик. Вот странность: на китобойных суднах законы англиканской церкви {448}соблюдаются неукоснительно, хотя ни среди офицеров, ни среди команды нет ни одного служителя этой церкви. Все наши люди либо католики, либо пресвитерианцы {449}, и первых большинство. Поскольку обряды, которые проводятся, чужды и первым и вторым, никто не в обиде, и все слушают молитву очень внимательно. Неплохая система.

Закат восхитителен. Огромная белая гладь вокруг стала похожа на озеро крови. Никогда не видел ничего красивее и одновременно причудливее. Ветер снова меняет направление. Если следующие двадцать четыре часа он будет дуть с севера, мы еще можем спастись.

Сегодня день рождения Флоры. Милая моя! Хорошо, что она не видит сейчас своего мальчика (как она меня называет), который сидит в ледовой ловушке с сумасшедшим капитаном и запасом еды на несколько недель. Наверняка, она каждое утро в «Скотсмене» {450}просматривает списки прибывших кораблей в надежде увидеть наше название. Мне нужно подавать пример команде, выглядеть бодрым и веселым, но, Господь свидетель, как же мне бывает тяжело на сердце!

На градуснике – девятнадцать по Фаренгейту [38]. Ветер совсем слабый, да и тот с неблагоприятной стороны. Капитан в прекрасном настроении. По-моему, ночью этот несчастный снова видел какое-нибудь видение или знамение, потому что рано утром зашел ко мне в каюту, наклонился над койкой и тихо произнес: «Это была не галлюцинация, доктор, так что все в порядке!» После завтрака он попросил меня выяснить, сколько осталось еды, чем мы и занялись со вторым помощником. Оказалось, запасов даже меньше, чем мы думали. В трюме на носу полбака галет, три бочки солонины и совсем немного кофе и сахара. В кормовом трюме и рундуках разные деликатесы: консервированная лососина, супы, баранье рагу с овощами и т. д., но команде из пятидесяти душ этого надолго не хватит. В кладовой две бочки муки и неограниченный запас табака. Если держать людей на половинном пайке, всего, что есть, хватит дней на восемнадцать-двадцать, не больше. Как только мы сообщили об этом капитану, он приказал свистать всех наверх и, когда вся команда собралась, обратился к ним с квартердека. Никогда еще я не видел его таким. Высокий, ладно скроенный, со смуглым выразительным лицом, этот человек словно был рожден командовать. О нашем положении он говорил спокойным и уверенным голосом, как настоящий морской волк, который полностью осознает опасность, но и шанс на спасение не упустит.

– Парни, – сказал он, – наверное, вы думаете, что из-за меня попали в эту передрягу, если это можно назвать передрягой. И кто-то из вас из-за этого держит на меня зло. Но вспомните, сколько раз «Полярная звезда» возвращалась домой с полными трюмами, когда остальные судна приходили ни с чем и каждый из вас получал честную долю. Ваши жены сыты и одеты, а у других живут на приходское пособие по бедности. Если я виноват в одном, то за другое вы должны благодарить меня, так будем считать, что мы квиты. Не в первый раз мы решились на рисковое дело, и если сейчас наши надежды не оправдаются, не будем лить слезы. Если все будет совсем плохо, мы можем по льду добраться до земли и запастись тюлениной, чтобы продержаться до весны. Но до этого не дойдет, потому что не пройдет и трех недель, как вы снова увидите шотландские берега. Но пока нам всем нужно наполовину уменьшить пайки. Это касается всех, без исключений. Держитесь, и мы справимся с этой опасностью так же, как справлялись со всеми предыдущими.

Эта короткая простая речь произвела невероятное воздействие на команду. Все плохое было тут же забыто, старый гарпунер, о суеверии которого я уже упоминал, трижды прокричал ура, и вся команда поддержала его.

Ночью подул северный ветер. Кажется, лед начинает расступаться. Люди, несмотря на уменьшение пайка, похоже, довольны. В машинном отделении разводят пары, чтобы избежать задержки, если появится возможность отплыть. Настроение у капитана отменное, хоть во взгляде по-прежнему заметно безумство, о котором я уже писал. Эта вспышка радости озадачивает меня больше, чем его прежняя мрачность. Я не могу понять ее причин. Он никому не позволяет заходить в свою каюту, сам застилает постель и ведет свое хозяйство. Кажется, об этой его странности я уже упоминал в начале дневника. К моему удивлению, сегодня он вручил мне ключ, попросил спуститься к нему и засечь время по его хронометру, пока сам измерял угол возвышения солнца в полдень. Это небольшая комната, почти без мебели. Умывальник, книги (немного), но никаких излишеств, кроме нескольких картин на стенах. Большая часть их – дешевые олеографии {451}, но мое внимание привлек небольшой акварельный набросок головы молодой женщины. Несомненно, это был портрет, и изображенная на нем девушка отличалась от того типа, который обычно находят привлекательным моряки. Ни один художник сам не смог бы без натуры придумать такое странное сочетание внутренней силы и слабости. Блеклые отрешенные глаза, пониклые ресницы, широкий и низкий лоб, не выражающий ни заботу, ни задумчивость, совершенно не сочетались с твердостью чуть выдвинутого вперед подбородка и уверенной линией нижней губы. Внизу, в одном из углов, было написано: «М. Б. в 19 лет». То, что кто-то в девятнадцать лет мог обладать такой силой воли, которая была отражена на этом портрете, показалось мне поразительным. Безусловно, это удивительная женщина. Ее лицо произвело на меня такое впечатление, что я, если бы был художником, перерисовал бы его в свой дневник, хоть и видел лишь мельком. Интересно, какую роль она сыграла в жизни капитана? Он повесил портрет над изножьем койки, чтобы иметь возможность видеть постоянно. Если бы он не был таким бесчувственным человеком, я мог бы что-то предположить. Больше в каюте не было ничего, заслуживающего внимания. Кители, складной стул, небольшое зеркало, коробка для табака и большое количество курительных трубок, в том числе и восточный кальян… Который, между прочим, до определенной степени подтверждает рассказ мистера Милна о его участии в войне, хотя связь, конечно, весьма отдаленная.