Ирина Габуева - Сладкая рябина

Все лето старики хлопотали с домом.

Наконец дом был обшит, ворота поставлены.

Осталось — покрасить.

А место у них было очень хорошее — на берегу реки. И дорога рядом.

Светлане место понравилось.

— Ничего, живи. Вишь, у нас хорошо, — говорила хозяйка. — А ты милая. Тут из Москвы тоже муж и жена. Так они уезжать собираются. Живи, ничего.

И город Светлане понравился. Он ее удивлял. В этом городе на зеленых холмах одно и то же виделось по-разному с иного поворота и расстояния. Всякий раз белый кремль, например, оказывал новое действие, если смотреть на него находясь рядом или неожиданно увидеть издали снизу или с высоты дальних холмов.

Она как-то приезжала сюда на несколько дней к Наташе, и с тех пор этот город часто возникал в памяти, не забывался.

Наташа работала здесь в школе, вела литературу. Через год и Светлана собиралась просить сюда назначение в библиотеку. До Москвы несколько часов езды, они могли бы видеться с мамой.

И жизнь Светлане здесь тоже нравилась. Жизнь среди простора и солнца. Огромное, огненное, вечное, оно стояло в высоком, сияющем небе, катилось к горизонту, наполняло все особенным смыслом.

Солнца было так много, что ничего и не нужно было больше сверх него.

Но были еще зеленые холмы, и повсюду — белизна древних стен.

В огородах и перед домами краснела рябина.

Все казалось под стать особенному в это лето настроению Светланы.

Светлана помогала в библиотеке музея. В эти дни было много работы: книги перебирали, проветривали на воздухе под солнцем и переносили в новое помещение. Бродила по городу. А чаще всего лежала на зеленом холме у белой церкви, загорала.

Холм был сухой и горячий от солнца. И запахи земли и трав были сухи и горячи.

Лежа часами с книгой в руках, Светлана забывала о чтении. Рядом в нагретом воздухе дрожали белые стены кремля. Удары часовых колоколов, разбив тишину, теряли свою силу где-то вдали, за позолоченными луковицами и крестами.

И неотступно звучали в ней совершенно необходимые, преследующие ее строки:

Это было выше ее понимания, если вдумываться. Она не вдумывалась. Она переворачивалась на спину.

Ложилась на бок, вытянув руки вверх по траве.

Это лето было особенное.

Родилась она беленькой, и отец назвал ее Светланой. А она вдруг стала смугла и черноволоса, и имя ее звучало странно.

Все в ней не нравилось ей самой, а иногда приводило в отчаяние. Ей непонятна была сила, заключенная в линиях ее рук, в ее ногах, в худобе фигуры, делавшей ее похожей на стройного мальчишку. Ее неведение удивляло окружающих.

Но последнее лето не походило ни на какое другое.

Она чаще встречала пристальные взгляды мужчин, от которых отворачивалась. Олег ревновал и мучал ее. С Олегом было скучно. А временами тоска нападала такая, что хоть умри. Но опять становилось жаль его.

Сейчас Светлана отдыхала от всего.

Олег был в командировке. И слал ей письма, которые пересылала сюда мама, потому что он не знал, где она. На письма она не отвечала. А лето было очень странным.

То, что она смутно угадывала в себе, та напряженность, которую интуитивно, неуловимо возводила между собой и окружающим миром, вдруг пробудившийся в ней максимализм любви — все наполняло жизнь непонятным ей самой новым смыслом.

И ко всему этому теперь имело какое-то отношение соседство молодой пары из Москвы, тоже жившей у Арефьевых.

Женщина была неприятна. Как многие люди чем-то походят на животных, она походила на какого-то мелкого хищника. В разговоре обнажались мелкие зубы. Разговоры она затевала с готовностью. Даже руки ее вызывали неприятное чувство. Пухлые ручки, как у ребенка, перетянутые в запястье ниточкой складки.

Но мужчина рядом — это украшало ее.

Муж был красив, походил на обезьяну. А, как говорил один парень с их курса, настоящий мужчина должен походить на обезьяну.

Светлане было тревожно от взглядов соседа. Она сдерживала себя в движениях. Спокойнее было занимать меньше места, собрать ближе к телу свои руки, ноги, отводить взгляд.

Но вообще-то она о нем не думала, потому что он ей не нравился. Все-таки некоторое время жизнь их рядом была полна таинственной значительности.

Дни текли медленно и уже тоскливо.

Должна была приехать Наташа.

А на почте Светлану всякий раз ждали письма от Олега, вложенные в мамины.

Первобытное солнце яростно напрягалось в бездонной синеве. Горели на солнце рябиновые гроздья.

В эти дни Арефьевы красили крышу дома.

Были заняты в огороде то одним, то другим. Собирали рябину, и тетя Степа угощала Светлану из передника отборной сладкой ягодой, какой она никогда не пробовала.

Приехала наконец Наташа. И теперь, если она не была занята в школе, где накануне учебного года дел всегда по горло, они много ходили по городу.

Маленький город жил осенними заботами, определявшими ритм и подробности времени, когда заготавливают дрова, роют картошку, и солят, и квасят, и варят варенье. Здесь варили рябиновое варенье.

Не было конца-краю делам, которыми готовились к зиме.

Наташа внесла новый смысл в праздность ее дней. Рассказывала об истории этих мест, принявших на себя нашествие монголов, об архитектурных памятниках.

Они стояли у поворота реки. Река уходила от них, в изломах берегов, изумрудных после дождя. Вдали за деревьями белела возведенная на холме церковь. Наташа показывала в ту сторону:

— В языческие времена там было святилище. Это, может быть, самое древнее историческое место здесь. А там, где кремль, проходили племенные сборища. Тут и воздвиг Владимир Мономах свой каменный собор — начало крепости. Ты ведь знаешь, не этот собор. Собор не раз обрушивался.

— Я знаю. Только все забываю, в какие годы он снова строился.

В высоком влажном небе над ними кружили птицы. Вершины деревьев на противоположном низком берегу были густо черны от них. Птицы стаями и поодиночке спешили к деревьям.

Крик висел над рекой.

— Смотри, — говорила Наташа, — похоже на чрезвычайное птичье событие. Прямо всемирный птичий собор.

Они ждали. Пусть что-нибудь спугнет птиц. Пусть снова закружатся над головами дикой тучей.

Но птицы чуть раскачивались на деревьях.

— Ужасно хочу влюбиться, — сказала Светлана, глядя на птиц.