Ханиф Курейши - Четыре синих стула

Посреди улицы, на самом солнцепеке, он приседает и обхватывает коробку, будто бревно. Непроизвольно кряхтя и постанывая, приподнимает ношу и идет наугад, уткнувшись носом в картон, ничего перед собой не видя. Но все-таки он движется вперед! К цели!

Хватило его, однако, ненадолго. Различные части тела сопротивляются насилию. Завтра будет все болеть. Он опускает коробку на землю. Вернее, почти роняет. Оглядывается. Дина трогает уголки глаз, словно только что хохотала до слез. Какой же жаркий, черт побери, день, и какая ужасная идея — пригласить Генри в гости.

Джон собрался было окликнуть Дину: вдруг она сообразила, как ухватить коробку поудобнее. Ну конечно сообразила! Идей у нее всегда в избытке, надо только доверяться ей и не быть таким самонадеянным.

Дина на его глазах делает удивительную вещь.

Вскидывает коробку на бедро и уверенно шагает вперед, придерживая крышку. Проходит мимо него — прямая, статная, как африканка, которая таскает на себе все, вплоть до живой козы, и считает это самым естественным делом. Этак она скоро до метро доберется! Понятно, именно так эти коробки и носят!

Он делает то же самое. Ну, чем не африканская женщина?! Однако через несколько шагов картонная крышка лопается по всей длине, и коробка выскальзывает у него из рук. Все. Он не знает, что делать и как идти дальше.

Господи, как стыдно. Наверно, на него пялятся все прохожие. И гогочут. Да, точно, ржут как кони. И глядят то на красивую женщину, которая так ловко справляется со своей коробкой, то на него, безрукого, и смеются до упаду, словно ничего смешнее в жизни не видывали. Ну, нет! Он сильный, умудренный опытом человек, его не тронут издевательства и насмешки. Вот только убедить себя в этом не просто. Потому что в глазах прохожих он — жалкий, глупый человечишко, и все его мечты и надежды пошли прахом, все свелось к нелепой возне с этой неподъемной коробкой, которую надо волочить к метро по такой жаре.

Да, одно дело любовь, а совсем другое — четыре стула, которые надо как-то доставить домой.

Она кладет свою коробку на землю, возвращается. Встает рядом. Он, снедаемый бешенством, глядит куда-то в сторону. Она говорит, что выход только один.

— Отлично, давай попробуем. — Его напускному терпению нет предела.

— Да ладно тебе. Успокойся.

— Я и пытаюсь.

— Присядь на корточки.

— Что?

— Сядь на корточки.

— Прямо здесь?

— А где же еще?

Он приседает, а Дина, ухватив коробку с одного конца, как бревно, заваливает ее сверху на макушку и растопыренные руки Джона. Ощущая груз черепом и шеей, он пытается удержать его в равновесии и одновременно распрямить колени, точно олимпиец-тяжеловес. Только он явно не олимпиец и вот-вот клюнет носом в землю. Зеваки вокруг уже не смеются, они встревожились и громко, наперебой дают советы, а кое-кто заспешил прочь. Джон делает несколько неверных шагов, цепляя ногу за ногу, как подвыпивший атлант, а Дина пританцовывает рядом и твердит: «Тихонько, не торопись…» Но он того и гляди уронит коробку на проезжую часть, прямо под колеса.

Какой-то прохожий помогает ему поставить коробку на землю.

— Спасибо, — говорит Дина.

И смотрит на Джона.

— Спасибо, — цедит он сквозь зубы.

Он никак не может отдышаться. По всему лицу — испарина, на верхней губе — капельки пота. Голова чешется, волосы — хоть отжимай. Ему определенно плохо. И вообще, он может умереть — внезапно, как когда-то отец.

Не глядя на Дину, он снова подхватывает коробку, словно бревно, и шаркая одолевает несколько ярдов. Останавливается, переводит дух и опять берется за дело. Ярд за ярдом. Дина идет рядом.

Ну вот и метро. Теперь все будет хорошо. Ехать недалеко, одну остановку. Проехали. И обнаружили, что по этой платформе коробки, как бревна, не протащить. Тогда они вдвоем выносят наверх одну коробку и возвращаются за оставленной. Дина притихла. Видно, устала — и от усилий, и от идиотизма ситуации.

У выхода из метро она договаривается с торговцем газетами, что они оставят у него одну коробку и вернутся за ней чуть позже. Газетчик не против.

Дина встает спиной к Джону. Он опускает коробку торцом в ее оттопыренные, точно кроличьи уши, ладони и берется за свой край. До самого дома он не сводит глаз с длинной шеи над воротничком открытой зеленой блузки, с голого плеча и тонкого ремешка сумочки…

Если придется опустить коробку по дороге — у них нет будущего. Так он загадал. Они останавливаются трижды, чтобы снова начать в ногу, но коробку удерживают, не опускают.

Вот наконец и дом. Они с облегчением ставят коробку на торец в коридоре, прислоняют к стенке. И отправляются за второй. На этот раз уже опробованный способ переноски работает безотказно.

Потом он растирает и целует ее ноющие руки. Она отворачивается.

Так и не заговорив друг с другом, они распаковывают и собирают стулья. Отбрасывают разорванные коробки в угол. Расставляют стулья у стола. Разглядывают их. Садятся. Принимают самые разные позы. Кладут ноги на спинки. Стелют другую скатерть.

— Замечательно, — произносит он.

Она садится и, уперев локти в стол, смотрит на новую скатерть. Плачет. Он гладит прядь ее волос.

И уходит в магазин за лимонадом. Вернувшись, застает ее в кухне: она сбросила туфли и растянулась на полу.

— Устала очень, — говорит она.

Он наливает ей воды, ставит на пол. И ложится рядом, подложив ладони под голову. Через какое-то время она придвигается ближе, гладит его руку.

— Тебе лучше? — спрашивает он.

Она улыбается.

— Да.

Скоро они откроют вино и начнут готовить ужин. Потом придет Генри, и они будут есть и разговаривать.

А потом лягут спать. А утром, когда они вынут из холодильника масло и джем, стулья уже будут стоять — четыре синих стула вокруг стола их любви.

Перевод с английского Ольги Варшавер.