Дмитрий Дейч - Игрушки

Один я знал правду.

Однажды утром я застал его в ванной комнате. Привычка бриться наголо сохранилась у него с тех времён, когда он командовал полком и носил фуражку. Мыло он взбивал особой щёточкой в перламутровой мыльнице. Трофейный бритвенный набор из нержавейки был тщательно ухожен: каждая вещица — на своём месте. Помимо лезвий, тускло поблескивающих приборов, коробочек и баночек, под рукой всегда были влажные полотенца, горячие салфетки. Пахло одеколоном «Шипр».

Я спросил: что это у тебя на затылке — маленькое, чёрное, круглое?

Он внимательно посмотрел на меня сквозь тусклое зеркальное стекло. В зеркале отражалось его лицо: шея, щёки, скулы — от подбородка до затылка всё было покрыто ровным слоем белой мыльной пены. Глаза и нос — маленькие островки посреди пенного моря.

Он спросил умею ли я хранить тайны?

Что за вопрос? Мне уже шесть! Ну, в смысле, ещё пару месяцев, и…

Но это строго между нами, понимаешь?..

О чём речь? Могила!

И он рассказал мне правду.

К тому времени я уже всё знал об инопланетянах. Мама зачитывалась книжками из серии «Зарубежная фантастика». Я тоже их читал, хотя далеко не всегда понимал смысл прочитанного. Помню, одна из них называлась «Человек-компьютер». О том, как управлять человеком на расстоянии и заставлять его делать гадости, каких он, находясь в здравом уме, никогда бы не сделал. Ещё одна — «Штамм Андромеда»: подземные бункеры, коридоры, научные изыскания, таинственные люди в белых халатах, химические препараты, способные сотворить с тобой такое, о чём даже подумать было противно. Тем не менее, я перечитывал её раз за разом. Там, правда, ничего не было об инопланетянах. Но в других книжках — было, и выходило так, что инопланетяне далеко не всегда дружелюбны. Самое неприятное в них то, что мы никогда не знаем чего они хотят на самом деле. Они могут улыбаться, травить байки о военных подвигах, чистить картошку, играть в футбол, покупать мороженное, катать тебя на качелях в парке, а после…

Когда я хоронил дедушку (лет пять назад), его тело оказалось чудовищно, невероятно тяжёлым. Мы с папой взялись за рукоятки похоронных носилок — каждый со своей стороны, приподняли, и — едва не уронили…

Люди такими тяжёлыми не бывают.

Однажды по большому секрету я рассказал бабушке о том, что её муж прибыл из космоса. В конце концов, тайны существуют для того, чтобы доверять их надёжным, проверенным людям. Бабушка покачала головой и укоризненно посмотрела на меня.

Не веришь? Пойдём, я покажу тебе!

Дедушка смотрел телевизор. Я подкрался к нему сзади, бабушка остановилась в дверях. Я легонько придавил пальцем пятнышко на его затылке.

Он остался сидеть как сидел — неподвижно уставясь в экран. Бабушка молча наблюдала за нами. Я обернулся к ней: ну что! видишь?

Встал между дедушкой и телевизором. Помахал рукой перед его носом.

Смотри, я его выключил!

Бабушка молчала.

Подошёл и подёргал её за рукав. Заглянул в глаза.

Она не двигалась. Не дышала. Глаза смотрели в одну точку.

Бабушка!

Она не ответила.

На ватных, подгибающихся ногах я поплёлся в спальню и прикрыл за собой дверь. Забрался под кровать. Хотел было заплакать, но не мог: разинув рот — как рыба — я захлёбывался, глотая пыльный колючий воздух. Мне было очень страшно.

Дверь отворилась, меня — маленького, скорчившегося в три погибели — выволокли на свет.

Что ты, глупенький! Это всего лишь родинка. Родинка! Мы пошутили. Не бойся.

Я, наконец, расплакался — горько, тоскливо, навзрыд.

Старый мудак , — сказала бабушка.

Ты тоже хороша , — спокойно ответил дедушка.

Я плакал и всё никак не мог остановиться.

Ничего страшного, — сказал дедушка. — Ему это пойдёт на пользу.

Что пойдёт на пользу? Идиот! — закричала бабушка.

Но он оказался прав: мне это и в самом деле пошло на пользу.

С тех пор я знаю, что вещи никогда не бывают такими, какими кажутся на первый взгляд.

По малолетству было довольно трудно понять резоны родителей, которые думали, что наказывают меня, поставив в угол. В углу было ничуть не хуже, чем между углами. Я не страдал от нехватки кислорода или недостатка впечатлений. Передвижения мои были ограничены, зато дух — свободен: я мог тихонько петь или играть в прятки, то закрывая глаза, то снова их открывая.

Спиралевидный узор на обоях: пес присматривает за котом, кот — за воробьем, воробей — за червячком, червячок — сворачивается в крючок. Я чувствовал, что орбита их вращения включает в себя некий дополнительный, невидимый элемент, который располагается в самом центре спирали. Червячок, конечно, не просто сворачивается, замыкая круг, он кого-то ищет, за кем-то охотится, он видит то, что ускользает от моего взгляда. Возможно, объект его стремлений слишком мал или слишком велик, чтобы поместиться на обоях. Если я хочу разглядеть его, мне придется стать плоским, нарисовать себя на стене и остаться там, среди разноцветных и разнокалиберных фигур. Я водил пальцем, рисуя спираль, мысленно продолжая бег четверицы — пес… кот… воробей… червячок… — в поисках пятого элемента.

Проходила мама, и я с самым несчастным видом интересовался, когда можно будет покинуть место моего заточения. Она, нахмурившись, смотрела на часы. Я ждал ответа, представив себе четверицу, продолжающую бег по кругу циферблата.

Дедушка на кухне рассказывал бабушке неприличный анекдот, хмыкая и гукая в опасных местах, чтобы я, подслушивая, не узнал раньше времени, как делают детей. Но я уже знал, как делают детей. Всякий раз, когда бабушка возмущенно вскрикивала и хлопала дедушку по руке мокрой тряпкой, я недовольно морщился. Что они, в самом деле, с ума посходили?

Наконец, мама выпускала меня, предупредив, что в следующий разпридется стоять вдвое дольше. Я делал круглые глаза и послушно плелся в детскую, закрывал за собой дверь, ложился на кровать и поднимал ноги к потолку. Разумеется, я не мог достать до потолка, но мне нравилось думать, что однажды я вырасту и стану ходить по потолку, не поднимаясь с кровати.

1

Ребёнком я больше любил ездить в поездах, чем летать самолётом. Обыкновенно раз в год мы пересекали страну, чтобы провести лето на Чёрном море. Отец старался купить билеты таким образом, чтобы семье досталось отдельное купе, но если по каким-то причинам это было невозможно, мама договаривалась с попутчиками, и уже по отправлению, путём сложных (иногда — головоломных) перестановок и переселений мы всегда устраивались наилучшим образом.

Родители мои были заядлыми картёжниками, и без особого напряжения могли играть дни и ночи напролёт. Я любил наблюдать за игрой, но уже час или два спустя начинал скучать, и мама, сжалившись, отправляла меня на верхнюю полку — читать. Я знал, что карты и книги — всего лишь прелюдия к САМОМУ ГЛАВНОМУ, и перелистывая страницы, думал о том, что вскоре должно случиться, предвкушая наслаждение куда более изысканное, чем поиски капитана Немо или сундуки, полные пиастров.