Олег Рыков - Чарли-Чарли-Браво

Дома командир получил орден…

Роберт Фултон, отец парохода, не ведал, что творил. Его авантюрный гений дал дорогу «айронклэдам»: паровым мониторам, дредноутам, броненосцам и крейсерам-монстрам, жадно раздававшимся в длину и ширину и требующим новых жертв: все большего количества угля и чернеющих от их копоти парусов.

— Уберите их, — раздраженно говорили машины в сторону увядающей парусной оснастки.

— Зачем вам бом-брамселя? Отдайте их. ящики под уголь! — шипели форсунки.

— Да-да… и последний фок тоже снимайте. Он тормозит наше движение вперед! — визжали редукторы.

— Кливера почему еще тут? Вы не поняли! Мы — двигатели цивилизации. Дайте время — летать скоро будем! И не на привязи, как ЭТИ безродные тряпки. Наш отец — Фултон, а у парусов кто? Неизвестный дикарь?

— И мачты? Их… тоже… пилить?

— Оставьте пока. Может, пригодятся… Да, бушприт срубите — это теперь немодный аксессуар.

И низвергнуты были марсовые в кочегарки. Имя им теперь — механики. Но и они иногда продолжают вспоминать о Парусе. С надеждой… Потому и говорят до сих пор «I`m sailing» («Иду под парусами») чаще, чем «I`m steaming» («Иду под паром»), 9 градусов 30 минут северной широты, 167 градусов 30 минут восточной долготы — точка в Тихом океане, у которой хотя бы один раз побывал каждый корабль нашей бригады. Причина не в том, что это место отдания флотских почестей, хотя на дне лежат семь японских «Мару», потопленных в годы Второй мировой, и даже тяжелый немецкий крейсер «Prinz Eugen», славно сражавшийся с британскими «Худом» и «Принцом Уэльским», но ставший жертвой ядерных испытаний 1946 года. Причина даже не в том, что здесь шикарное место для рыбалки и загара. Атолл Кваджалейн — парадиз на Земле, искрящийся разметанными в океане бусинками ожерелья красавицы Льен — 96 коралловыми островками, помнящими легкую походку этой сказочной феи, перепрыгивавшей с Эбадона на Табик и с Бигеля на Омелек. Но сказке всегда приходит конец. Атолл остался раем, но раем падшим, соответствующим другой легенде — о демоне острова Адри, сожравшем детей Лики-туту, старухи-матери с острова Эбадон. Современного демона зовут мистер «Минитмен». Он более грозен, чем пращур; он летает быстрее звука и извергает огонь, он межконтинентально-баллистический. Ради встречи с ним мы и ходили в эти края, чтобы однажды, пролежав в дрейфе неделю-другую, увидеть его и ужаснуться. Не из космоса, а почти из-за ночного горизонта с шипением появляются его две первые горящие головы, освещая острова Рой и Намур. И вдруг, обгоняя их в стремительном змеином броске, появляется третья, взбивая спящую лагуну Кваджалейна. Никогда в жизни не видел ничего более красивого и страшного. В голове еще долго звучит Вагнер… Ждешь включения света после окончания сеанса фантастического фильма, но он не включается… Грустно… Жутко. Не хотел бы больше туда…

Но были корабли, которые ходили в этот район как на работу. Их было два близнеца, поэтому объединю их названия в одно — «Заморье».

«Заморье» — крупный корабль, созданный на базе океанского рыболовецкого траулера, коробка (именно почти прямоугольная коробка) с высокими бортами и развитой до неуклюжести надстройкой. Приводилась в движение эта махина единственным двигателем и винтом, что являлось причиной нежелания многих служить на нем — и так в море полно опасностей.

Уходя на боевую службу, «Заморье» долго шаркало двенадцатиузловым ходом до Маршалловых островов. Придя, ложилось в дрейф у «ног» атолла Меншикова (так назывался в XIX веке Кваджалейн) и начинало шестимесячную работу — слежение за деятельностью американского Тихоокеанского ракетного полигона, простирающегося на 4000 км от авиабазы Ванденберг в Калифорнии.

Внешне это было мирно лежащее в дрейфе судно, за многие годы ставшее привычным атрибутом местного пейзажа. Что творилось внутри его? Об этом расскажут позже — лет через 30–50.

Но что-то можно уже сегодня — о «романтике» его походов.

Лежа на линии Рой — Намур, «Заморье» тяжело дышало: тяжело дышал и его экипаж, знающий только «рашн кондишн» — кусок картона в иллюминаторе и вентилятор, бесцельно вдувающий внутрь «плазму» экваториального бриза, «сипела» и машина корабля, потеющая от адской влажности. Матросы в кубриках вообще не дышали: их иллюминаторы были заварены во время последнего заводского ремонта — валкий корпус имел тенденцию черпать воду бортом. Изыски райской службы!

Но в один из дней конца семидесятых годов их райская служба чуть не превратилась в рабскую. Как всегда шутили члены экипажа «Заморья», главное в их походах было — «не стать рабами, окучивающими пальмы Кваджа». Сглазили!

В тот день, дав ход, корабль намеревался отскочить подальше от территориальных вод атолла, к которому его, лежащего в дрейфе, несло. Но неожиданно корабль передернуло от сильного удара и вибрации — полетел распределительный вал главного и единственного двигателя!

Паники не было, так как расстояние до тервод было еще приличным. Пока механики разбирали двигатель, решили спустить рабочий катер и взять «Заморье» на буксир. Тщетно! Сообщив командованию флота, стали готовиться к возможному уничтожению документов и аппаратуры и оставлению корабля на плотах и шлюпках, зная, что в полете находится бомбардировщик Ту-95, получивший задание потопить его, если ремонт окажется невозможным.

Тогда-то и вспомнили о парусе! Командир приказал достать все брезентовые чехлы и вешать их на мачты, ловя отжимной ветер. И это домогло — «Заморье» потянуло от рифов, но… уже через территориальные воды, в которых недоуменно паслись два американских фрегата, катер береговой охраны и срочно вызванный морской буксир, предлагающий помощь. От помощи отказались — кто его знает, что у них на уме? А тут еще и механики дали ход, заварив треснувший вал.

Кораблю хватило тех нескольких минут, пока машина не сломалась окончательно, чтобы отскочить от Кваджалейна и начать дрейф в сторону экватора. Через пару недель к ним прибежал наш морской буксир и, взяв за ноздрю, отбуксировал «Заморье» во Владивосток.

— Сорри! — только и сказал бы Фултон.

Мы, флотские, тоже люди и, хотя многое человеческое (кидалово, каталово, попалово и разведение кроликов) нам чуждо, солидарны с остальным человечеством в отношении празднования Нового года. Даже если застает он нас в районе экватора…

История эта — из разряда тех, что на американском флоте рассказывается, начинаясь со слов: «This is no shit!» На нашем флоте такие истории обычно начинаются с фразы: «Не служил бы я на флоте, если б не было смешно!»

Ступим на борт большого корабля, который назовем, скажем, «Заморье», и встретим с его экипажем Новый год при весьма «нештатных» для этого праздника условиях: температура воздуха +35, воды +30; вместо снегирей порхают летучие рыбы, а елка выращена боцманом из швабры и украшена «снегом» — распушенным пропиленовым швартовым концом. По флотской традиции в столовой личного состава дружно, всем экипажем, лепятся пельмени-мутанты. Каждый — размером с кулак. Лепят все: и командир, и замполит, и чистюли штурмана, и не очень чистюли механики, выдавая «пятнистые» пельмени, в которые уже нет нужды добавлять масло.