Вера Космолинская - Час до конца света

Все казалось Войцеху, он не один — кто-то говорил рядом что-то, кто-то стонал, кто-то утешал, но оглядевшись мутным взором и приподнявшись, поискав кругом, не нашел он никого живого, ни коня, ни человека, хотя травы все шептали на все голоса. Все друзья его были здесь, и хорунжий лежал, глядя на звезды широко раскрытыми мечтательными глазами. А потом вдруг задышало что-то живое, и дохнуло зловещим теплом, под замерцавшими зеленью углями. Свою саблю Войцех где-то потерял, но много кругом лежало других, никем не подобранных. И хоть довольно было зверю добычи недвижной, не довелось ему пировать в тот час. Свистнул клинок и, взвыв обиженно, отпрянул волк назад. Еще свист, и снова вой. И снова никого живого рядом с мертвыми. Кроме одного. Да и тот едва ли живой. Во всей вселенной лишь павшие, лишь травы, лишь звезды, лишь росы, холодные, как обильный пот. «Всякая плоть — трава», — звенит далекий голос ксендза. «Всякая плоть — трава», — звенят, радостны и печальны, травы. «Всякая плоть — трава», — шепчет поле всепрощающе, голосом, похожим на материнский, убаюкивающим, манящим. А где-то, над верхушками диких колосьев качались, двигаясь упорно куда-то, крепкие пики, где-то, то сливаясь с травами, то поднимаясь, взмывали бунчуки, а где-то хоругви.

Над Диким полем нежно алел, разгораясь, пока еще тихий как ночь, рассвет.

13.4.2009

Головы, насаженные на железные прутья, пели. Кому и когда пришло в его больную голову, что с мертвыми можно разговаривать и продолжать получать от них знания подобным образом, теперь никто уже не скажет. Может быть, кто-то когда-то прочитал сказку о короле Бране и его живой голове, а может быть, придумал это сам — как можно извлекать из мертвой головы когда-то попавшую в нее информацию. Достаточно было прикоснуться к стержню, и потребовать желаемое — и голова могла прочесть лекцию, если она когда-то принадлежала ученому, поведать страшные тайны, если принадлежала шпиону, или спеть колыбельную. Не стоит спрашивать, как они делали это без легких, в их распоряжении был весь окружающий воздух. И немного техники.

Когда-то, вероятно, это делалось для практической пользы, а потом, все больше, для развлечения. В кабаках, над столами, стояли такие же стержни. И то и дело пьяные руки касались их, и пьяные голоса требовали: «Лиззи, спой нам еще шансон!» И мертвая, старая, прокопченная от вечного дыма, почти высохшая голова начинала петь, шевеля бесцветными сухими губами. Может быть, оттого, что голова была почти высохшей и съежившейся, казалось, что на ней застыла маска страдания, спорящая с мертвым бесстрастием. Но никто не обращал на это внимания, и голова пела снова и снова, песни задушевные и песни фривольные, зачитывала скетчи и веселила живых. И живые смеялись.

Или думали, что смеются. Они не знали, что от полюса до полюса планету пронизывал огромный металлический стержень. Ее океаны почти высохли, ее континенты покрылись морщинами и потрескались. Ее Солнце давно стало другим, но никто не знал, когда именно планета была украдена и помещена среди других, таких же, насаженных на стержни, вращающихся вокруг чужой звезды. Они умирали или давно уже умерли. И они все еще жили или думали, что жили. И головы на них пели, не в силах ни заснуть, ни проснуться, бесконечно. И металлические стержни звенели в унисон.

24.6.2009

Я не очень-то хорошо помню свою прошлую жизнь. Вернее, я ее просто не помню, но память цепляется за что-то самым краешком, за что-то, чего я не хотел, не должен был забывать, за само намерение, бешеное и исступленное: «Я не забуду!» Это было твердое намерение взрослого человека. С которым случилось что-то, чего он не желал. Что-то непоправимое.

Чего я не помню совсем, так это пребывания в утробе. Наверное, в то время плод еще слишком привязан к матери, принадлежит ей, является ее частью. И только в момент отсоединения мы — вытесняем что-то?

Попадая в новую ловушку плоти, как в готовую болванку, готовую к принятию выброшенной из своей старой оболочки души. Только что выброшенной — иначе откуда взяться той испепеляющей ярости, которую я помню? Я должен быть не здесь! Где-то еще! Я должен был сделать что-то! Это очень важно! Я не могу быть здесь, мне надо быть где-то, чтобы что-то исправить! Кому-то помешать, кому-то отомстить, кого-то спасти… Но я не могу. Я оказался вдруг в совсем другом месте, где тело мне совершенно не подчиняется, зрение не сфокусировано и не развито, и я не могу выдавить этим неумелым ртом ни единого внятного слова! Все попытки вырываются в бессмысленные звуки, весь протест — в глупый беспомощный крик и слезы. Это тело еще ничего не может. Кто-то куда-то тащит меня как маленькую бесполезную вещь, что-то пытается сделать, но это совершенно не то, что мне надо. Мне надо вернуться.

Они действительно не понимают меня, и не знают, что со мной случилось. Совершенно незнакомые чужие люди. Но они заботятся обо мне, хотят помочь, только не знают, чего я хочу, хотя думают, что знают, они успокаивают меня и говорят, что все будет хорошо. А я абсолютно ничего не могу сделать и приходится сдаться и довериться им. Выждать время. Чтобы снова обрести способность что-то сделать. Я ведь помнил! Но уже понимал, что забуду. Но если буду напоминать себе каждую минуту, как я могу забыть? И я внушал себе: «Я не забуду!» «Никогда не забуду» «Когда придет время, я сделаю…»

Я забыл, что мне нужно сделать. Забыл гораздо позже той минуты, память испарялась постепенно. Я помню только, что не хотел забывать. И помню, что никогда не испытывал столько гнева, сколько тогда. И уверен, что это были первые минуты моей жизни. Хотя — их ведь невозможно помнить?

Когда вы слышите крик младенца, он кажется вам бессмысленным? Это крик только что умершего. И только что рожденного и не способного объяснить, где он только что был и что с ним случилось. А ведь он так старается, изо всех сил. И отчаянно не хочет забыть. Но все равно забудет. И уже знает об этом.

13.11.2010

Ни в коем случае нельзя было оставлять этот город. Мы пришли в него случайно, когда пересекли море, горы и пустыни. Мы были отрезаны от цивилизации, которая нас породила. Передовой отряд, который зашел слишком далеко и потерял цель. Потерял половину своих людей, а оставшиеся превратились во что-то иное, новое. Не внешне, а внутри. Мы прошли через земли, где нас назвали Проклятым Легионом, хоть мы их не разоряли. Нас просто боялись как пришельцев из другого мира, ведь люди не могли перейти эти пустыни, населенные только демонами.

А потом мы нашли этот город. Он был прекрасен и светел, полон дворцов и садов, белоснежных колоннад, фонтанов и цветущих террас. Его жители любили искусство и не знали войны. Они встретили нас как друзья, с любопытством и изумлением, но радушно. По-настоящему. Ведь в город начали вторгаться чудовищные твари из подземелий северных гор, просыпающиеся раз в тысячелетие, чтобы опустошить эти земли от края до края — пока не достигнут иных гор, морей и пустынь. А в городе никто не умел сражаться. Мы же — умели, и многому научились в битвах с демонами пустынь и южных гор, никогда не спящими, но и не такими свежими, отдохнувшими и многочисленными.