Василий Афонин - На пристани

— Вот тебе на! Как же мне иначе говорить с такой прелестной собеседницей. Во время разговора как раз вся моя тоска пропала.

— Вы не смейтесь. Я не закончила… Знаю, вы из крестьян, а лицо у вас совсем не мужицкое, хоть и бороду отпустили. И речь правильная.

— Вы мне, сударыня, напомнили одного литератора, с кем я познакомился после первой своей публикации. Мы сидели в кафе, обедали. Он поднял вдруг от тарелки глаза и стал внимательно так смотреть на меня.

— Что случилось? — спросил я, обеспокоясь.

— Врешь ты все, — сказал литератор. — Что твои родители крестьяне. Ты не мужик. У тебя лицо белогвардейского офицера. Барона.

— Ах-ха-ха! Вот видите, не одной лишь мне показалось.

— Ну литератору тому простительно, он был в таком состоянии, что свободно мог принять меня за кого угодно.

— На Шегарку приезжаете?

— Очень редко. Раз в два-три года. Пусто там теперь, глухо…

— Чувствуется, как любите вы родину свою, печалитесь о ней. Всюду, о чем бы ни писали, упоминается Шегарка. Это хорошо.

— Пока жив и пишу, она будет упоминаться.

— В ваших книгах много биографии. По ней можно проследить в какой-то степени… ну, развитие ваше, что ли. Правильно выразилась?

— Биографии много, но не обязательно точно следовать ей.

— Правда, что вы довольно поздно начали писать?

— Мне было за тридцать, как написал и опубликовал первую работу. Не знаю, поздно это или рано. Думаю, что в самый раз.

— А когда же вас принимали в писатели?

— Много позже. Мне было уже под сорок.

— Значит, вы еще молодой писатель? — девушка рассмеялась.

— Вот именно.

— В пору моего студенчества, жизни в городе, слышала разные разговоры. Считается, что у вас счастливая литературная судьба.

— Вроде так. Только никто не знает, сколько отказов приходится получать из журналов, сколько времени приходится просиживать над машинкой, перепечатывая заново помятые и истрепанные возвращенные рукописи. Думать, куда послать их. Никто не знает, с каким трудом и какими потерями издаются книжки. Случается, выпустят книжку, а радости никакой нет. Внешне… внешне все или почти все благополучно. Со стороны всегда виднее…

— Насколько я понимаю, это ведь не так просто — входить, что называется, в литературу. Вам кто-нибудь помогал? Или сами торили?

— Помогали, разумеется. Самому сложно.

— А нельзя ли послушать об этом? Или вы…

— Да почему же. Жил я тогда на юге, учился в университете. На последнем курсе стал пробовать записывать свои мысли, то есть пытался сочинять так называемую прозу. Это были зарисовки пейзажного характера. Деревня Жирновка, Шегарка, рыбная ловля, охота, проселочные дороги, сенокос, погода, разговоры всякие…

Подумав, послал эти этюды одному литератору в старинный деревянный русский город северный. Послал произвольно, не зная адреса. Прошло около месяца, вдруг, к радости своей, получаю теплое письмо. Автор письма советовал мне оставить все и заниматься литературой. Пробы мои понравились, но надо бы, рассуждал он, попытаться поработать над чем-то более серьезным. Над повестью, скажем, или рассказами, чтобы окончательно выяснить мои способности. Он ждет от меня новых работ.

Следует вспомнить, что перед тем, как послать свои прозаические зарисовки писателю в северный город, прочел я в одном из журналов его повесть, и она мне показалась интересной. Подвыпивший мужик в повести вез из сельпо в свою деревню товары, разговаривал с лошадью, ночь была морозная, лунная, завертки у саней поскрипывали. Все это было мне знакомо по деревенской жизни на Шегарке. Возил я и сам различные грузы на конях…

А позже немножко познакомился и с автором повести. Увидел перед собой человека среднего роста, внимательные глаза, рыжеватые с желтизной волосы, рыжеватая с желтизной борода, речь с легкой картавинкой. Обличьем автор повести напоминал собой Короленко. Он подарил мне одну из своих книжек с сердечной надписью… такому-то, с искренней верой в его хорошую литературную судьбу. И письмо и книга мне дороги, я их берегу. Письмо перечитываю иногда, вспоминая свое начало. Это был первый человек, поверивший в мои литературные способности.

— Ну вот, не зря же говорят о счастливой судьбе вашей. Он все это предвидел заранее. Ну а далее как складывались события?

— Не такая уж она счастливая, как кажется иным. Далее… Далее закончил университет, принялся в области учительствовать. Село было степное, унылое, почва солончаковая, вода горькая. Ни леса, ни речки. Все мне там было чуждо. Днем вел уроки, вечерами писал повесть, плохо представляя, что это такое. Закончил, дал прочесть и перепечатать одной своей бывшей сокурснице. Возвращая перепечатанное, сокурсница, глубоко и грустно вздохнув, сказала, писал бы ты лучше стихи. Я понял, что ничего у меня с повестью не получилось, и затосковал. Что же делать?

Новый год как раз, каникулы, сидеть в селе было тошно. Завернул рукопись в газету, положил в портфель да и поехал в Москву. В Москве мороз, на мне осеннее пальто, холодные ботинки. Знакомых нет, остановиться и переночевать негде, в гостиницах мест не дают, лишь по брони.

В Москве до этого был раз проездом, кроме вокзалов ничего не помню. Ночевал на вокзале, как в пору отрочества и юности, днем ходил по Москве, раздумывая, куда девать рукопись, греться заходил в магазины, подолгу просиживал в столовых, глядя в окна. Так минул день, второй, третий…

— Почему же вы не поехали туда, в северный город к…

— Не хотел показаться назойливым. Не хотелось огорчать слабой рукописью. Да и денег было мало совсем, хоть и зарплату получал.

— Хорошо, почему вы не пошли к Казакову? Ведь он москвич.

— Не знал, где его искать. Слышал стороной, что живет он постоянно под Москвой. А где? Я тогда вообще ничего не знал.

— И что же?

— На четвертый день, как открыли кассы, купил обратный билет на вечерний поезд. Сижу в вокзале, выходить наружу нет охоты, мороз такой, что туман на улицах. А рукопись — вот она, в портфеле. Сижу, перебираю в памяти литераторов, кто мне ближе вроде бы по духу. И тут осенило меня. Да господи, вот к кому следует идти, он выслушает и прочтет непременно. Вспомнил критика, работавшего совсем еще недавно в одном из журналов, он числится там заместителем главного редактора. Вспомнил статьи его и то, как ждал их обычно, как ждали все читающие очередной номер журнала, а он всегда почему-то поступал с опозданием. Откроешь журнал, что-нибудь да найдешь. Ежели не проза, то статья критическая или же очерк, не уступающий по достоинствам доброй прозе.

Помнил только фамилию критика того да инициалы. Кинулся к справочному, чтобы узнать адрес, имя-отчество сказал наугад и угадал, примерно назвал год рождения, хотя он мог быть и моложе и старше немного. И вот подают мне бумажку с записанным адресом, но, как выяснилось вскоре, адрес не тот совсем, киоскерша что-то перепутала. Еду со множеством пересадок на окраину Москвы, закоченев, долго ищу какой-то тупик, или переулок, нахожу дом, квартиру — на меня смотрят с недоумением. Злой, голодный и замерзший на вокзал возвращаюсь, обращаюсь в то же справочное и получаю через полчаса новый адрес, правильный.