Леонид Жуховицкий - Женщина до весны

Как-то вечером подвез со станции девчонку — ее после училища распределили в колхоз фельдшером. Девчонка была молоденькая, но в себе уверенная, она везла здоровенный чемодан и узел с постелью, включая пуховую подушку.

— Не надорвалась таскать? — посочувствовал Батраков.

— Кому таскать всегда найдется, — нахально ответила она. Лет ей оказалось восемнадцать, зовут Лариской.

Контора уже закрылась, искать по поселку ночлег было хлопотно. Девчонка осталась до утра у него — и прижилась. Батраков поместил ее в комнатушку за печью, вечерами вместе пили чай, а потом расходились по своим углам.

На третий день Лариска похвалила хозяина, что не пристает, на пятый стала приставать сама, на десятый перетащила свою пуховую подушку к нему на постель и там же оставила, когда застилала на день.

Чтобы все было честно, он сразу же предупредил, что у него жена и дочка Аленка, он их любит и ничего менять не станет.

— Ну и правильно, — одобрила Лариска, — жена всегда жена. Вернется, глаза мне не выдерет?

— Она свой парень, — успокоил Батраков.

— Тогда нормально, — повеселела Лариска и стала вести хозяйство, бестолково, но решительно, всему быстро учась.

Если же соседки или мужики в гараже любопытствовали, совсем ли он разженился с Татьяной, искренне отвечал, что вовсе нет, ничего похожего, как была жена, так и есть, а девчонка просто стоит на квартире, надо же ей где-то жить.

Месяца через три Лариска забеременела и спросила, как быть. Батраков довольно равнодушно ответил, что можно и так, и так, хоть аборт, хоть рожать, он не против. Недельку подумав, Лариска решила рожать.

К этому времени она уже знала про него почти все, сочувствовала ему, и они как бы вместе ждали Татьяну, порознь понимая, что в реальности все кончилось, что она не вернется никогда.

К осени и зиме работы стало больше, его посылали и в район, в Симферополь, и в Керчь, даже в Запорожье гоняли. Иногда дорогой подсаживались женщины. Дальнобойщиц он узнавал довольно легко по мятой одежке и бесстрашным глазам. Благодарности за проезд никогда не требовал, но если выпадал случай, не отказывался. Им он тоже говорил, что есть жена, хорошая и любимая, и думал при этом не про Лариску, а про Татьяну.

Весной Лариска родила. За месяц перед этим они расписались. Но настоящей женой Батраков по-прежнему считал Татьяну и продолжал ее ждать. А Лариска знала это и не обижалась, потому что так выходило даже интересней, а практического урона не было никакого: ведь заботился Батраков о ней, ей давал деньги на сапоги и одежду, и спал с ней, и в жарком закутке за печкой мыл не Татьяну, а ее.

На роды приезжала теща и месяц у них жила — помогала. Батраков, погруженный в свое, разговаривал с ней мало, отвечал невпопад, забывал улыбаться, когда положено. Все же теще он понравился, она говорила Лариске, что зять хоть и глуповат, зато работящий и добрый, а это главное, от мужика ума не требуется, лишь бы зарабатывал да любил.

Ребенок получился мальчик. Лариска, не слишком веря в твердость их брака, уговорила назвать его тоже Станиславом: мол, разойдемся, хоть один Славка останется. Батраков не возражал. Славка так Славка. Он понимал, что этот крохотный слабый человечек — его сын, и его судьбу надо теперь постоянно держать в голове, но маленький Славка был Батракову ничуть не ближе, чем растущая под Брянском Аленка, чью судьбу тоже надо было постоянно держать в голове

Когда Славке стало месяцев пять, он научился сидеть, но сам подниматься со спины еще не мог, требовалась помощь. Как-то Батраков выкатил коляску с мальцом во двор и посадил парня. Но потом, сам не понимая толком, зачем, вновь положил на спину. Пацаненок заблажил. Батраков сунул ему в ладошки по пальцу и потянул. Тот, уцепившись, сел. Батраков вновь положил его на спину и вновь протянул пальцы. Теперь мальчишка лишь неуверенно хныкнул. А на третий раз, заулыбавшись, сам потянулся к пальцам отца.

В этот день Батраков впервые до конца ощутил, что Славка его натуральный, доподлинный, любимый сын и что хоть настоящая его жена, конечно, Татьяна, но и Лариска тоже настоящая, и, если Татьяна вдруг вернется, он от нее, само собой, не откажется, но и Лариску не оставит. И ему стало холодно от ситуации, выход из которой найти было невозможно.

Зимой пришло письмо от матери, писанное не ее рукой. Мать сообщала, что у нее болезнь инсульт, лопнул сосуд в мозгу, отнялась правая половина, и теперь надо снова учиться ходить. Батраков выехал в ту же ночь. Мать лежала в палате на восемь коек, до туалета ползти и ползти, няньку не дозовешься, больные сами помогают друг другу, а то бы вовсе конец. Рот у матери скривило, она шлепала нижней губой, бормотала, косноязычила и злилась на себя за эту невнятицу. Она считала, что сосуд лопнул из-за соседок, довели гадины, и пророчила, что их тоже когда-нибудь прихватит.

— Когда отпустят-то? — спросил Батраков.

Впрочем, когда — это было не так важно. Важно было другое — надо переезжать. Мать и пыталась объяснить, что дедов дом лучше всего продать, а самим переехать сюда, чтобы дом, если что, достался не кому попало, а им с Татьяной.

— У меня теперь не Татьяна, а Лариса, — сказал Батраков. Он еще раньше понял, что никто чужой за матерью ходить не станет.

— Вот видишь, я же говорила! — торжествующе прошлепала нижней губой мать…

Через неделю, вновь заколотив дедов дом, Батраков с Лариской и маленьким Славкой в очередной раз перебрался в построенное отцом несчастливое обиталище. И с этого момента Татьяна окончательно ушла из его жизни. Пока жил в Крыму, надежда оставалась. Но сюда-то она точно не поедет…

И все же где-то в дальнем кармане его души у Татьяны осталось свое вечное место, как и у девочки Аленки, растущей вопреки обычаю при отце, как у бедной Галии, чья могила на мерзлотном кладбище, наверное, совсем просела. Надо бы съездить, думал он, ведь сколько уже не был. И туда, под Брянск, тоже надо было наведаться — не за Татьяной, нет, грешно ловить не приспособленного к несвободе человека — хотелось незаметно разузнать, как дела у девочки Аленки.

Иногда он думал про это вслух. И Лариска, к этому времени уж совсем слившая свою жизнь с жизнью Батракова, отвечала, что, конечно же, надо, и поедут, непременно поедут, лучше как-нибудь летом, когда сухо и тепло. Вот поправится бабуля, говорила Лариска, подкинем ей внука и рванем одним захватом туда и туда.

Впрочем, на бабулю надежда была средняя, она поправлялась медленно, здоровый глаз глядел непримиримо, живая половина рта была зло напряжена, и врач боялся нового инсульта.

Зато Славка маленький уже вовсю ходил, держась за стенку.