Галина Воронская - В изоляторе

Таежный поселок значится районным центром, со всех окружающих лагерей и приисков сюда свозят людей для суда и следствия. Несколько лет назад изолятор строили на окраине, но поселок разрастался, и вскоре изолятор оказался чуть ли не в самом центре.

Он занимал большую площадь, огорожен высоким забором и шестью рядами колючей проволоки. По углам торчали вышки с часовыми. За забором — несколько деревянных бараков с решетками, посредине двора — зловонная полуразвалившаяся уборная. Ночью изолятор залит ярким светом прожекторов.

В единственной женской камере, несмотря на поздний час, никто не спит. Пыльная электрическая лампочка в решетчатом колпаке скудно освещает низкий потолок, небеленые стены, железную печурку и парашу. Небольшой бак с чистой водой стоит в противоположном углу. Ни стола, ни скамеек нет. Почти всю камеру занимают деревянные нары. Окно по случаю зимы забито досками и засыпано опилками. Душный, спертый воздух. Давно поужинали осточертевшей ячневой кашей, давно прошла проверка. Скучно. Надоело ругаться с соседней мужской камерой, орать похабные песни, отплясывать на двух скрипучих половицах «цыганочку». Из мужской камеры через потайную щелку пересылают папироску. Все женщины, кроме Фраерши (ей не положено), по очереди, торопливо и жадно делают несколько затяжек. Спать, кроме Вальки-Засони, никому не хочется. Идет ленивый, сдобренный крепкими ругательствами разговор. Только Фраерша, худая, средних лет, с болезненно-нежным лицом, не принимает в нем участия. Она сидит на нарах, рядом с дверью, откуда тянет колымским холодом. Руки с худыми запястьями обхватили острые колени, темные глаза тоскливо смотрят на стену в трещинах. Женщину недавно привезли из лагеря на переследствие: с «материка» пришел на нее новый материал. Ничего хорошего это не сулит. У нее и так уже есть пять лет; за рассказанный анекдот, вероятно, срок увеличат до десяти лет.

Катя — миловидная девушка, с хорошо уложенными русыми волосами, чертыхаясь из-за тусклого света, зашивает чулок. Катя не из блатных, но очень быстро сдружилась с остальными обитательницами камеры, этому помогает ее умение ругаться и недюжинная физическая сила. Уже не одна обидчица слетела с нар от ее толчков. Кате покровительствует сидящий в соседней камере вор Витька. Витька предупредил:

— Учтите, если Катю обидите, всем будет плохо.

У Кати поэтому хорошее место, с ней делятся куревом и едой. Она ждет отправки на «материк». Во время карточной системы, работая завмагом, Катя запуталась с талонами. Увидев, что у нее недостача, забрала кассу и поехала куда глаза глядят. В поезде она понравилась отпускнику-колымчанину, он женился на ней, достал ей новый паспорт и увез на Колыму. Но Катя вскоре ушла от него к другому. Первый муж в отместку выдал ее. Катю должны везти в Казахстан — на место ее прежней работы — и судить показательным судом. К своему будущему Катя относится спокойно:

— Не пропаду! С фронта живая вернулась, а из лагеря и подавно вернусь. Рожу ребеночка, а потом как «мамку» выпустят.

Глядя на ее хорошенькое, самоуверенное лицо с густыми, соболиными бровями, верится, что она не пропадет. Катя нравится всем надзирателям, они с ней любезны и делают всякие поблажки.

Главное лицо в камере — скуластая, ширококостная угрюмая Жиганка, она сидит «под вышкой» — приговорена к расстрелу. Ей двадцать два года, но у нее уже тридцать лет срока заключения. Последнее убийство Жиганка совершила, чтобы уйти с лесозаготовок. Тяжело пилить деревья на колымском морозе, в лес трудно добираться «женихам», значит не было и передач, а сидеть на лагерной пайке Жиганка не привыкла. Чтобы избавиться от такой жизни, Жиганка зарубила ночью топором спавшую рядом женщину. Зарубила просто так, даже не в ссоре, только для того, чтобы стать следственной и попасть в изолятор. Жиганку судили и приговорили к расстрелу. Приговор пошел в высшие инстанции на утверждение. По всем существующим правилам Жиганку как смертницу нужно содержать отдельно, но свободных камер нет, изолятор переполнен, да и кто будет проверять? Поэтому она сидит вместе с остальными женщинами. Приговор где-то ходит по канцеляриям, но у Жиганки не заметно ни малейшего волнения. Только изредка ночью вдруг что-то тоскливо засосет под сердцем. Тогда хорошо выкурить папироску. В камере Жиганку все беспрекословно слушаются.

— Господи, до чего же скучно, — вздыхает Катя, — хоть, бы для разнообразия изолятор загорелся!

— Слушай, ты! — хрипит Жиганка Фраерше, — ты — шибко грамотная: расскажи какой-нибудь роман, а то подохнем здесь от скуки раньше времени.

— Не стоите вы того, чтобы вам рассказывали, — устало говорит женщина.

Она не из воровского мира, поэтому ее столкнули на самое холодное место, заставляют ежедневно выносить парашу и частенько отнимают хлеб.

— А ты расскажи, что тебе стоит, — неожиданно в голосе Жиганки звучат просящие нотки; она толкает в бок не вовремя захрапевшую грязную толстую Вальку.

Зинка-Лисичка, прислужница Жиганки, маленькая с длинной талией и остро вытянутой мордочкой, поддакивает хозяйке:

— Расскажи, расскажи, а то больно скучно.

Женщина раздумывает, потом нехотя, словно повинуясь просящему и в то же время властному голосу Жиганки, сначала с трудом подбирая слова, но потом более плавно и заметно оживляясь, начинает рассказывать «Милого друга» Мопассана. Целых два часа в камере стоит непривычная тишина.

Камера слушает рассказ с жадным вниманием, а в особо интересных местах, когда, например, Клотильда становится любовницей Дюруа, слушательницы выражают свой восторг матерной руганью, а Жиганка возбужденно хлопает себя по ляжкам.

Окончание романа переносится на завтра — рассказчица устала.

В двенадцать часов ночи заступает новый дежурный надзиратель, он вызывает Зинку-Лисичку мыть полы на вахте. Зинка-Лисичка возвращается часа через два с сытой отрыжкой и с запрятанной за пазухой едой. Почему-то этот дежурный вызывает мыть полы только ночью и обязательно Зинку. Зинка, несмотря на маленький рост и худобу, чрезвычайно прожорлива. Убедившись, что все спят, она потихоньку, с жадностью съедает принесенную еду.

Утром Жиганка просыпается не в духе.

— До смерти хочется курить, а курева нет.

Пока Жиганка умывается, Зинка-Лисичка льет ей воду, подает полотенце, потом в тазике стирает Жиганкино белье, расходуя почти всю питьевую воду, но возражать никто не смеет.

— Опять ночью шлялась? — недобро цедит Жиганка своей прислужнице.