Надежда Нелидова - Книга 3. Дом с фиалками

Они, недоумевая, тоскуя, не в силах понять и справиться с собой, хулиганили, как подъездные дешевки – эти эрудированные парни, с иголочки одетые, умницы, судя по разговору. Нынче бес овладел ими с силой в десять, в сто раз больше обычного.

А внизу, как всегда, буднично бегала девушка. Взгляды пяти изнывающих парней, то и дело подходящих к окну – точно их сегодня туда магнитом тянуло – скрестились на ней, в конце концов.

И тогда из кухни была принесена коробка спичек. Высыпали пять штук. У одной спички торопливо, вздрагивающими пальцами, была отломлена серная головка…

Её и вытащил Гризли.

И он вдруг встал, чуть не бегом бросился в прихожую. Порылся в кармане пальто и вернулся со старым телеграфным бланком. Присев на подоконник, он изучил то, что было написано на бланке и, приподняв бровь, аккуратно подчистил ногтём штамп в левом верхнем углу. Потом вспрыгнул на подоконник, высунул руку в форточку как можно дальше, и очень осторожно выпустил бланк. Приложил к глазам трубу и пронаблюдал до конца за его падением – вечер был морозный, с небольшим, но всё усиливающимся ветерком. А дальше и смотреть не стал.

– Восемь минут, – объявил он оживлённо и возбуждённо потер озябшую красную руку. – Через восемь минут она будет здесь. Хорош морозец, градусов пятнадцать будет. – Он тотчас превратился во властного и уверенного хозяина дома, в Гризли.

Спустя некоторое время загрохотали дверцы лифта. В дверь неуверенно позвонили и притихли, вслушиваясь.

На пороге стояла низенького ростика румяная девочка, похожая на медвежонка. От неё вкусно пахло морозным воздухом. Увидев молодых, модно одетых парней, жадно её разглядывающих, она смутилась.

– Вот телеграмма, – пробормотала она, протягивая бланк. – Указана ваша квартира. Тяжело больна чья-то тётя… Заверено врачом… Наверно, почтальон нечаянно выронил…

– Ну, конечно! Ох уж, эти мне тяжелобольные мнительные тётушки! – подскочив, с готовностью подхватил Шут Гороховый. Он с шутовски преувеличенной осторожностью закрыл дверь за спиной девушки, повернул и спрятал в кармане ключ. – Уж эти мне почтальоны-растяпы! Маэстро, вы – гений, – подобострастно причмокивал он. – Девушка, раздевайтесь, проходите. Ведь мы с вами давно уже знакомы – заочно, визуально, так сказать… Да раздевайтесь же. Куртку сюда.

Девушка недоумённо щурилась, смешно вертела головой.

– Для начала потанцуем с вами, вы не возражаете? – Шут Гороховый ужом вертелся.

Она, отступая от него в середину комнаты, испуганно теребила пушистые варежки.

Четыре парня сидели полукругом у стола и с любопытством следили за развитием событий. Без умолку трещавший, извивающийся, возбуждённый Шут Гороховый не казался ей столь опасным, как те четверо, что сидели и молчали.

Когда девочка лезла в сугроб за телеграммой, отряхивала её, поднималась в зеркальном лифте на 10-й этаж, у компании не было какой-либо определённой цели. И когда она вошла, было только весёлое, насторожённое в ожидании любопытство котят, трогающих мягкими лапками пойманную мышь: что из этого можно придумать? Режиссёром должен был выступить Господин Экспромт.

В отличие от них, практичный Шут Гороховый имел свой план действий, подсказанный ему каким-то смутным, нечистым опытом прошлого. Он не мог быть не тупым и не примитивным, потому что был план Шута. Но всё-таки это был план, требующий к себе уважительного отношения и претворения в жизнь.

Почему Алька никогда раньше не задумывалась над тем, что с ней может произойти подобное? А ведь когда она себе жила-поживала, делала уроки или смотрела телевизор, или ругалась с энергичной мамой – сколько людей в это самое время попадали в такие вот ловушки? Почему никто – и Алька в том числе, и чуткая мама – не вскакивали, не кричали, не бежали, и не делали, хотя бы что-нибудь?! Где был в это время Бог?!

Всё переместилось так быстро, что звенело в ушах. Пришло возмездие. Сейчас другие ели, спали и смотрели в экраны телевизоров. Что из того, что вокруг – снизу, справа, слева – всюду были люди? Тонкие панельные стенки оказались мощнее, чем Китайская стена.

Чего они хотят от неё? Почему так странно смотрят? Долго молчат? Как глупо было бы попробовать разжалобить их: «Отпустите меня, я вам ничего не делала…»

…Негромко пела английская певица. Шут Гороховый танцевал с Алькой, крепко охватив её в кольцо худых рук. Его лицо касалось её лица, она отворачивалась от его молодого смрадного дыхания, беспомощно загребала руками, будто плыла.

В комнате было тихо, только слышалось смешанное тяжёлое дыхание, неуклюжее шарканье ног… Шут переусердствовал. Вырываясь, негибкая Алька подломилась в коленках и рухнула своими семьюдесятью килограммами, увлекая за собой Шута. А так как они в это время находились у приоткрытой балконной двери, то оба вывалились за порог.

Пока Шут, вскочив, вернулся в комнату и отряхивался от снега, ругался и смеялся, Алька изо всех сил, так что стёкла чуть не полетели, захлопнула балконную дверь. Надёжный тяжёленький шпингалет сам, будто смазанный маслом, въехал в нужное гнездо. Свобода!

Свобода на высоте 10-го этажа в висящей в воздухе хлипкой жестяной коробочке балкона, под почти штормовым ветром. Он пронизывал грубую вязку Алькиного свитера, как дырки в рыбачьей сети.

Звать на помощь, как кричат в фильмах: трагически, пронзительно, звонко? Получается жалкое, сиплое: «Помоги…те-е…» Цепляясь за жиденькие железные перила, Алька с великой осторожностью выглядывает на соседний, смежный балкон. Там едва слышно за тройными рамами играет музыка, слышатся отдалённые живые, нормальные человеческие голоса, по портьерам двигаются тени.

С внутренней стороны соседского балкона выступают толстые прутья: может, хозяева держали здесь летом в контейнерах цветочные ящики. А ещё в стенке торчит крюк с обвисшей бельевой веревкой.

Под ногами узкий карнизик, в треть кирпича. Под ним – пустота, от которой поджимается живот. Сегодняшний ужин в желудке поднимается к горлу. Главное, не смотреть вниз. Не думать, что под тобой чёрная всасывающая бездна в десять этажей, опрокинутых книзу. От одной этой мысли ступни беспомощно поджимаются, скручиваются, как подмороженные листики.

Внушать себе:

– До земли – полтора метра. Всего полтора метра!

О, если бы до земли было полтора метра, Алька скакнула бы на соседний балкон как воробышек. Пальцы предательски слабнут и мякнут, как это бывает на взлётах крутых качелей. Ветер вздувает свитер пузырём на мокрой ледяной спине.

Сейчас её точно вырвет. Мама!! Чем терпеть бесконечный невыносимый ужас, легче выпустить из скрюченных пальцев раскалённое, ледяное железо и всё разом прекратить.