Леонид Жуховицкий - О любви

Стол, как тарелка мухами, был обсажен нужными людьми. Простой приятель был я один, да и то вдруг усомнился: а может, тоже нужный? Все же в газетах подвизаюсь…

Один знакомый называет нужных людей «нужниками». Злое сокращение и некрасивое, но что-то в нем есть.

Тосты говорились продуманные и круглые.

Все это походило на юбилей фирмы с приветствиями от смежных организаций. Даже странным казалось, что выступают без бумажки.

Я решил досмотреть это мероприятие до конца — из профессионального интереса. Но ораторы повторялись, стало скучно и совсем уж противно.

Я ушел.

У Елены хоть «нужников» не было…

А вскоре я узнал про Ленку кое-что, очень меня порадовавшее.

В одной компании я случайно столкнулся с ее телевизионным режиссером. Слово за слово, обнаружилась пара общих приятелей, и, по московскому обыкновению, разговорились, будто век знакомы.

Парню было тридцать с чем-нибудь, замшевая курточка, вежливый голос, бородка — обычный служащий интеллигент.

Я помянул про Елену как бы между прочим, просто к слову пришлось, вроде бы даже имя не сразу вспомнил — хотелось услышать подлинное, непредвзятое мнение.

Реакция была мгновенная: парень просветлел и оживился.

— А-а! — сказал он и заулыбался. — Хороший человек.

Я сделал удивленное лицо:

— Да? А чем именно?

— Вообще — хороший, — сказал он.

— Дело знает?

— Даже не в этом суть. — Он опять улыбнулся и поискал фразу. — Понимаете, работа нервная, сволочная, а сволочью становиться не хочется. Так вот, пока она у меня ассистент — не стану. У нас ведь как — дергаемся, друг на друга рычим. Редактор гнет свое, я — свое, у актера, естественно, свой интерес. Спешка, нервы — и каждый тянет одеяло на себя. А она понимает сразу всех. И… Как бы это сформулировать… самим фактом своего присутствия не дает морально распускаться. Каждый за себя — а она за всех.

— Как господь бог?

Он согласился:

— В общем-то, да. На телевидении без бога нельзя — перегрыземся. Необходимый человек в группе…

А потом вышло так, что я уехал из Москвы надолго, почти на полгода. И по возвращении узнал от Анюты, что у Ленки теперь все в порядке: она влюбилась. Довольна, спокойна, даже курить перестала.

Но вскоре в какой-то компании я увидел их вместе и понял, что все не так просто — мужик Елене опять попался не мед и не сахар.

Был он лет сорока, крупен и резко некрасив, хотя в массивном лице с тяжелыми скулами чувствовалась угрюмая сила. Взгляд у него был настороженный, наперед недоброжелательный, и виделось, что даже трафаретная улыбка при знакомстве дается ему с трудом.

На Елену он смотрел редко, говорил с ней, почти не разжимая губ, словно так и не смог до конца примириться с фактом ее существования рядом.

Она же вела себя с ним как с ребенком или больным, то есть занималась какими-то делами, помогала хозяйке, разговаривала, шутила, но ежесекундно была готова среагировать на его слово или движение. Когда один раз ему пожелалось положить руку ей на плечо, а может, просто куда-нибудь повыше, Ленкино плечо оказалось точно у него под рукой.

Выглядела она действительно довольной и спокойной. Но к мужчинам почти не подходила, общалась с женщинами.

Потом он вдруг встал и бросил, не оборачиваясь:

— Пойдем.

Она в тот момент беседовала с хозяйкой, но тут же поднялась и пошла, на ходу договаривая фразу и улыбаясь.

Они ушли, а оставшиеся стали вздыхать и жалеть Елену за то, что с мужиками ей так не везет: попадаются, как по заказу, один другого тяжелей.

Несколько дней спустя мы с Ленкой созвонились, встретились на полчаса в метро, и она мне рассказала все подробней.

— Ты прости, что я к тебе там не подходила, — сказала она. — Дело в том, что мой любимый ужасно ревнив, просто не выносит, когда я разговариваю с мужчинами. Он очень любил жену, а она его обманула с его же другом. Он сейчас никому не верит. Мне тоже не верит — приходится быть осторожней.

— Кто он у тебя? — спросил я.

— Мой любимый-то? Да инженер.

Она произнесла эти слова — «мой любимый» — буднично, не выделяя интонацией, как замотанные семьей бабы говорят про мужей «мой пьяница» или «мой дурак».

— Он тебя любит?

Она ответила, подумав:

— Да, пожалуй, нет. Ему сейчас трудно кого-нибудь любить. На всех баб злится, а я как раз под рукой.

Еще немножко подумала и заколебалась:

— Вообще-то, по-своему, может, и любит…

Ох уж эта любовь «по-своему»!

На щеке ее, под глазом, темнел не до конца запудренный кровоподтек.

Я спросил:

— Он, что ли?

Елена без обиды махнула рукой:

— A-а… С ним бывает.

Я сказал:

— Ну что ж, главное — чтобы ты была довольна. Тебе-то с ним хорошо?

Она пожала плечами:

— Да понимаешь… как тебе сказать? В общем-то, это не важно — я ж его люблю.

Она уже посматривала на часы в конце платформы.

Я посоветовал:

— Ты скажи, пусть хоть по голове не бьет. Уж очень у вас весовые категории разные. Угробит — его же и посадят.

— И передачи носить будет некому, — подхватила Ленка и улыбнулась.

На этой ее улыбке мы и разошлись — она бросилась к подошедшему поезду метро. Уже стоя в вагоне, сквозь незакрытую дверь попыталась объяснить:

— Он нервный, быстро раздражается. А тут еще я лезу со всякими глупостями…

Двери закрылись.

И опять я подумал: ну за что ей так не везет?

Но разговор этот долго, чуть не месяц, не шел у меня из головы. И я стал постепенно сомневаться: да так ли уж ей не везет? Может, в другом дело?

Ведь девчонка неглупая и достаточно проницательная. Ищи она человека полегче да поуживчивей — ведь нашла бы. Ну, раз ошиблась, два — но не все же время подряд!

Видно, к легким мужикам ее саму не тянуло. Что искала, то и находила.

И вообще, думал я, что-то слишком уж скоро мы начинаем жалеть неудачливых в любви. Даже не пробуем разобраться: а на чей взгляд они неудачники? Если на свой собственный — ну, тогда можно и пожалеть. А если только на наш, со стороны…

Вот альпинист лезет на Памир, да еще гору выискивает самую каторжную, мы ж его не жалеем! Парень идет во врачи, на всю жизнь избирая общение с больными, увечными, слабоумными — тоже не жалеем, бывает, еще и завидуем.

Люди стремятся к трудному не по ошибке и не по глупости, а чтобы в полную меру почувствовать себя людьми.

А Елена, пожалуй, лучше всего в жизни умела — любить. Всякий же талант, и любовь в том числе, требует груза на пределе возможностей. Так что, если смотреть поглубже, ей как раз везло. В работе, пожалуй, выложиться до дна не удавалось. Зато уж в любви все свое брала — точнее, отдавала…

Примерно так я тогда думал, и справедливо. Даже наверняка справедливо.

Но вот беда — в теории любое правило смотрится красиво и стройно. А в жизни выходит сложней и тягостней.