Леонид Жуховицкий - О любви

Манеры Елена, в основном, сохранила прежние, веселые. Но при встречах замечалось, как она замоталась, посерьезнела и, к сожалению, потускнела, как тускнеем все мы, попав в беличье колесо неизбежной бытовой суеты. Бежим, торопимся — и все по кругу, по кругу…

Даже в лице Елены появилась какая-то озабоченность, словно бы застывшая торопливость — и туда успеть, и там не опоздать. Ее волосы по-прежнему лохматились, но на пуделя она больше не походила. Теперь она почему-то напоминала мне пони, неприхотливую и невзрачную лошаденку, которую так легко принять за коротконогого жеребенка — да вот тянет она всю жизнь, как взрослая лошадь! Посмотрите хоть в зоопарке: на одном кругу одинаковые повозки, облепленные детьми, тащит и высоченный верблюд, и эта коротышка. Жизнь, увы, на малорослость скидок не делает…

Еще тогда, в парке, я пообещал Елене — я у тебя останусь.

А ведь тоже не остался.

Начались у меня неприятности, не так тяжелые, как затяжные. Но сперва-то я не знал, что они затяжные, и стал довольно энергично бороться. Все остальное временно отложил, и Ленку в том числе. Вот к понедельнику утрясу свои дела — тогда и увидимся…

Но проходил понедельник за понедельником, дела не утрясались, неудача наслаивалась на неудачу, пока я наконец не задал себе простой вопрос.

Ну вот я борюсь, а если бы не боролся — тогда что?

И сам себе ответил: а ничего. То же самое и было бы. Ни хуже, ни лучше. Времени бы свободного больше осталось.

Тогда я решил, что это — полоса.

В принципе, полоса — понятие туманное. Но все же что-то такое в человеческой жизни существует. Даже в пословице отражено. Пришла беда — отворяй ворота.

Если разобраться, пожалуй, никакой тут мистики нет.

Ведь может так случиться: две-три неудачи подряд. Само по себе оно не страшно. Но человек, живое существо, внутренне начинает настраиваться на неудачу. Пропадает уверенность в себе. Да и сослуживцы начинают осторожничать: раз человеку не везет, значит, есть какая-то причина. И там, где прежде помогали, теперь предпочитают подождать.

Вот и еще несколько неудач.

Тут уж и приятели послабей потихоньку начинают сторониться: несчастливость — штука заразная.

И все. Началась полоса.

Зато пройдет время — и вдруг все меняется.

То ли кто-то не знал про полосу и помог. То ли знал, но все равно помог. То ли в равнодушных коллегах совесть пробудилась, и просто кто-то громко сказал:

— Что же это мы человека-то упускаем?

И как раньше во имя самосохранения было лучше неудачнику не помогать, так теперь становится лучше — помогать.

Глядишь — и пошла новая полоса, полоса везения…

К сожалению, цепь своих неудач я признал полосой с большим опозданием, так что много времени и сил ушло зря. И все это время — больше года — я с Ленкой не виделся.

Сперва откладывал на неделю, потом не хотел взваливать на нее свое дурное настроение, взвинченность и суетливость. А там уж стало не так важно, пять месяцев не видеться, или восемь, или год.

Но вот в минуту просветления я понял, что давно уже идет полоса, успокоился на этом, и жизнь опять обрела разные свои краски и цвета. Ведь глупо злиться на зиму за то, что она не лето. Да и в зиме есть свои прелести.

Короче, я бросил суетиться, начал регулярно писать, благо звонки из редакций и театров от стола почти не отрывали. Сразу и время высвободилось — на книги, на друзей, на все, что раньше откладывал.

Тут во мне проснулась совесть, и я позвонил Елене.

Мы встретились в центре, и я повел ее в кафе-мороженое.

Так уж вышло, что Ленка к выпивке всегда была равнодушна, да и я по этой части не профессионал, и наши с ней загулы обычно ограничивались двумя стаканами сладкой газировки и несколькими шариками клубничного или крем-брюле.

Стоял ноябрь, снег выпадал и таял. По крыши заляпанные легковушки смиряли скорость на скользком асфальте — все же у перекрестка нас обдало липкой грязью. Ленка основательно чертыхнулась, и это было для меня новым — раньше она на плевки фортуны реагировала женственней.

На этот раз мы пошли в хорошее, модное кафе, где у входа всегда болтался хоть маленький, да хвостик, а в зале над головой что-то висело и шевелилось: это «что-то», пристроенное под потолком, было, вероятно, мобилем, современным видом скульптуры, благородной абстракцией, рассчитанной на ценителя и знатока.

Мы с Еленой сели чуть поодаль, чтобы мобиль, хоть и легкий на вид, не мог нам непосредственно угрожать.

— Ну как ты? — спросил я. С чего-то ведь надо было начинать.

— Ничего, — сказала она довольно равнодушно. — А у тебя налаживается?

Я пожал плечами:

— Да как посмотреть.

— Я слышала, — кивнула она, — мне Анюта рассказывала.

Издательскими моими делами она поинтересовалась бегло, без воодушевления, и в этом была своя истина. Конечно, важно, хвалят меня или ругают, печатают или воздерживаются. Но ведь есть вещи и позначительней: хорошо пишется или средне, здоров или так себе, любят меня или нет.

Официантка принесла алюминиевые вазочки с мороженым — в золотистом абрикосовом сиропе плавали мягкие белые шары.

Ленка ела не спеша и вообще была спокойна, но не так, как два года назад, когда работала в театре и была счастлива этим. Я не сразу уловил разницу, но потом все же понял — с лица ее ушла постоянная улыбка. Теперь она улыбалась только когда улыбалась.

— С Анютой часто видитесь?

Она немного подумала:

— В общем, да.

— Ты все там же?

Она ответила, что все там же, на телевидении. И ретушью все так же подрабатывает. А еще время от времени пишет заметки в молодежную газету — и заработок, и практика. Если будет поступать на факультет журналистики — пригодится.

— Так ты решила на журналистику?

— Да, на телевизионное отделение, на заочное, — сказала она так буднично, что стало ясно: это не мечта и не высокая цель, а просто логическая ступенька вверх от нынешней ее работы, вроде капитанского звания для старшего лейтенанта.

Она была в простых, магазинных джинсах и какой-то курточке — обычной деловой одежде молодых женщин, не слишком озабоченных внешностью. Правда, в нарядном я ее вообще не помнил — может, потому, что и праздничное платье на ней казалось бы деловым. Есть люди вполне симпатичные, а порой и красивые, но не годящиеся для праздника, как те же пони для парада.

Она повзрослела, пожалуй, не так уж и намного. Но и этого хватило, чтобы сквозь забавную девчоночью мордочку начало проступать озабоченное женское лицо. Мне она все равно нравилась, но что я! Для меня Ленка всякая была хороша. Да ведь не в моей же оценке она нуждалась…

— Ну и кого же ты теперь любишь? — спросил я полушуткой, чтобы и она при желании могла отшутиться.