Эми Кармайкл - Мимоза

Неистовство продолжалось несколько часов. Им прекрасно известно тайное снадобье, которым пользуются в Донавуре. Это белый порошок. Его дают человеку, чтобы он стал христианином. Мальчиков одурманят этим порошком, как когда-то давно каким-то похожим снадобьем, должно быть, опоили их несчастную мать. Разве не с того самого времени она начала вести себя весьма и весьма странно? Мальчики начисто забудут всё хорошее и разрушат свою касту неподобающими поступками. Царевич слушал все эти причитания с открытым ртом, и сердце его сжималось от ужаса. Неужели в Донавуре и правда всё так, как ему говорят? Если да, то он лично не хочет туда ехать!

Но Мимоза твёрдо стояла на своём. «Да неужели я, работавшая ради своих детей, как последний кули, стану бросать их в реку или в колодец? Неужели оставлю их в пустыне или в джунглях? Нет, я схожу с ними в Донавур и вернусь».

Наконец, накричавшись до хрипоты, непрошеные гости разошлись по домам. Хотя всё это время Мимоза держалась очень тихо и стойко, теперь она была слишком возбуждена, чтобы ужинать, и потому улеглась рядом с мальчиками и попыталась заснуть. Ей было тяжело, но она не чувствовала отчаяния. Как только рассветёт, она поднимется и пойдёт дальше.

Но с первыми солнечными лучами бессонный враг разбудил её мужа и возгрел в нём новое ожесточённое сопротивление. «Я никогда не отпущу тебя туда!» — сказал он. К тому же коренастый и крепкий Проказник вдруг тоже заговорил и причём самым решительным голосом. «Скажите тёте Звёздочке, что мне всего 4 года, а я уже прошёл 10 миль, и мои ноги страшно устали. Я приду к ней как-нибудь в другой раз». Муж Мимозы тут же ухватился за жалобы сына. Конечно же, его счастливый Четвёртый мальчик останется с ним! И ничто на свете не сможет заставить его проститься со своим первенцем! С этими словами он увёл Царевича во внутреннюю комнату и надёжно запер его на ключ, чтобы тот вдруг снова не передумал. Теперь-то уж никто никуда не уйдёт. Это крепко-накрепко привяжет Мимозу к его дому! Какая мать оставит первородного сына и благословенного Четвёртого малыша?

Что было делать Мимозе? Странное побуждение, заставившее её покинуть родную деревню, не покидало её. Будто незримая рука подталкивала её дальше. Она знала, что должна идти. Но как ей идти без сыновей? Она стояла молча, как всегда в минуты особенного душевного напряжения. Мы, видевшие и знающие её, можем себе представить, как она стояла в то утро, безмолвно взирая своими тёмными, глубокими глазами на что-то невидимое людям. Что видится каждому из нас, когда мы вдруг исчезаем для этого мира, как бы выходя из собственного тела? Крики и голоса вокруг неё звучали глухо и приглушённо, как будто издалека. Она беседовала со своим Небесным Отцом.

Неужели теперь у неё один за одним отнимут этих детей, которых даровал ей Бог и ради которых год за годом давал ей силы трудиться? Неужели их станут воспитывать в следовании всему, что ей так мерзко и противно? Всего два раза в жизни и всего на несколько минут к её губам подносили чашу с водой жизни. Неужели её детям так и придётся до смерти мучиться от жажды? Она знала, что где-то там есть не только чаша, но целые родники и реки этой живой воды. Как жаждала она все эти годы! Так неужели её детям не удастся выпить ни одной капли из этих животворящих источников, приникнуть к ним, чтобы больше не жаждать вовек?

Как оставить своих любимых мальчиков на милость этих коварных и жестоких людей, которые не преминут воспользоваться такой возможностью? Что предстанет их невинным глазам всего за одну неделю в этом нечестивом, развращённом городе?

Так писать не принято. И сейчас мы не можем говорить всю правду, потому что не желаем никого обижать. Но в глубине души мы знаем (а есть те, кто не боится говорить об этом вслух), что самые чёрные страницы нашей Библии находят своё живое воплощение в каждой стране, где нет страха Божьего. Можно покрыть грех гирляндами благоухающего жасмина, но он всё равно останется грехом.

Мимоза всё это понимала, но с доблестной, отважной верой, которую невозможно не почтить, она отдала свои сокровища в Божьи руки. Она была уверена, что нужно идти дальше, но сердце её разрывалось на части, и она возвысила голос и зарыдала.

Рыдая, она шла по улице, неся на руках малыша и ведя рядом семилетнего сынишку. Царевич услышал её голос и, не выдержав, вырвался из своего заточения и бросился вслед за матерью. Услышав, что сзади кто-то бежит, Мимоза остановилась.

— Мама, мама, не уходи! — умоляюще закричал Царевич. — Там тебя одурманят волшебным порошком! — Услышанные накануне слова глубоко проникли в его душу.

Мимоза плохо помнит, что она ответила ему тогда. Она знает лишь, что не пыталась уговаривать его уйти вместе с ней. Время разговоров кончилось, сейчас ей нужно было только идти. И Царевич пошёл с ней.

Тогда же, подняв руки к небу в немой мольбе, поклонении и безраздельной вере, она отдала своего драгоценного, золотого мальчика, своего четырёхлетнего кроху, с которым до сих пор ни разу не расставалась, под особую защиту своего любящего Бога и Отца — и снова решительно зашагала навстречу далёкому Донавуру.

Путь оказался нелёгким. Накануне перед уходом из деревни они съели всё то немногое, что оставалось у них дома. Мальчики ещё немного поужинали вечером, когда добрались-таки до отцовского порога. Мимоза же так ничего и не ела. Им предстояла тряская поездка в повозке, а потом ещё один долгий переход по жарким пыльным дорогам. Они шагали молча, потому что были слишком измучены для разговоров, но ни разу даже не подумали о том, чтобы повернуть назад.

Через два дня, по восточному обычаю никого не предупреждая о своём прибытии, они добрались до Донавура.

Когда они появились, я была в самом дальнем углу нашей территории. Одна из девочек-помощниц прибежала сообщить мне о прибывших гостях. Помню, как я бежала через площадку для игр, как пухлые ручонки цеплялись за края моей одежды, как плясали и крутились вокруг меня голубые пятна детских сари. Но я не видела никого и ничего. У меня перед глазами стояла хрупкая тоненькая фигурка в малиновом одеянии с оранжевой каймой, сверкающие браслеты и подвески в густой зелёной тени манговых деревьев, храбрые карие глаза, пытающиеся улыбаться сквозь слёзы, смуглые маленькие ладони, сложенные в прощальном жесте. 22 года исчезли, как 22 минуты. Мимоза снова с нами!

— Где она? — спросила я запыхавшуюся девочку, которая бежала рядом со мной.

— На веранде сестры Прими.

Через минуту я была уже там. Когда я вошла, ко мне повернулся мужчина, и в одно краткое мгновение от него ко мне как будто излились два мощных потока, радости и печали, но печаль накрыла радость и угасила её.