Джордж Мещерский - Мальчик Юра

Летом прошлого года в «Аврору» зашел американец, который предложил нам рассказ, написанный по-русски и, мало того, на питерскую, «василеостровскую» тему.

Из разговора выяснилось: Джордж Мещерский родился на острове Антигони, рядом со Стамбулом, в семье русских беженцев. Приемный отец вывез его с матерью в Россию — сначала в Астрахань, а потом в Ленинград, где отец директорствовал на заводе «Политкаторжанин» (после 1937 года — Витаминный). После блокады молодой Мещерский несколько лет работал в цирке, затем много учился: на биофаке ЛГУ, в Институте имени Лесгафта и заочно — в Институте имени Репина.

Последние шестнадцать лет Джордж Мещерский живет в Соединенных Штатах, в Нью-Йорке. Содержит офис по обслуживанию дорогих отелей. Пишет для русских и американских газет и журналов о буддийской бронзе и нефрите.

Своеобразие взгляда американца Джорджа Мещерского на город своей юности побудило нас предложить его рассказ вниманию читателей «Авроры»: когда сердца людей, живущих на разных континентах, соединены некими духовными нитями, это всегда обнадеживает.

Кто опишет достаточно и оплачет наше окаянство, нашу великую, громадную суету, наше великое бедствие?..

Не смешивай человека — этот образ Божий — со злом, которое в нем, потому что зло есть только случайное несчастие, болезнь, мечта бесовская…

Утром, после кофе, он, как обычно, просматривал газеты. Это было как бы разминкой перед рабочим — нет, не рабочим, а, скорее, творческим — днем.

Джордж Дж. Мещерски «делал свои деньги на жизнь» не выходя из дома. После одиннадцати дня его телефон, по его словам, нагревался. Джордж звонил на аукционы «Кристи» и «Сотби», звонил в какую-то занюханную «Любин гэлери». Ему звонили — с предложениями — мелкие артдилеры [1] Артдилер — человек, перепродающий произведения искусства (здесь и далее прим. редакции). , православные священники, богатые собиратели предметов искусств, эксперт по резному нефриту китаянка Агата, пустомели и бездельники, доктора философии, новые эмигранты из России, чудотворцы с «электрическими руками» (этих он боялся: приставучие!). Прижимая телефонную трубку плечом к уху, он листал энциклопедии, каталоги аукционов, журналы. Отвечал на вопросы. Связывал такого-то с таким-то.

Но это — после одиннадцати дня.

Утром же, после кофе, он просматривал газеты.

В этот день вместо солидной «Таймс» или жлобоватой и склочной «Ньюс» швейцар вынул из его ящика «Вилладж Нойс». Видно, по ошибке попала. Левацкая такая газетенка. Остропроблемная и зудливая. Может ли гомосексуалист-священник Бенджамин Красавец пасти свою паству в епископальной церкви на Лонг Айленде? Сколько миллионов обязан выделить своей жене при разводе миллионер Доналд Трамп? Жена Трампа, в прошлом учительница физкультуры из светлого города Праги, требовала двадцать миллионов, имение в Коннектикуте, яхту и еще кое-какую мелочишку. Муж Доналд просил скостить, ссылаясь на материальные трудности. Газета печатает мнения по этому поводу — домохозяек, парикмахера, школьников, инвалидов войны.

На последней странице — объявления. Одно привлекло внимание Джорджа:

Телефон и адрес. Где-то в Нижнем Манхаттане. Не очень далеко.

«Детство, — подумал Мещерски. — Васильевский остров… Графские дома… Старушки-француженки, бывшие гувернантки, гуляют по парку у Французского дома… 12-я линия… Завод „Политкаторжанин“…»

Он посмотрел на стенку, где — рядом с русскими миниатюрами XIX века и раскрашенными гравюрами Санкт-Петербурга работы Валериани [2] Валериани Джузеппе (1708–1762) — художник, декоратор и мастер перспективы, работавший в Санкт-Петербурге. и российских мастеров, гравировавших по рисункам его подмастерья Михайлы Махаева [3] Махаев Михаил Иванович (1718–1770) — русский рисовальщик и гравер. (опять-таки — Васильевский остров!) — висела увеличенная фотография девочки.

Самая обыкновенная довоенная ленинградская девочка. Платье ниже колен, чулочки «в резиночку», косички-бантики, чуть раскосые глаза. Сжимающее сердце чудо на стене: Нора Лазарева. Сквозь кофейную сепию старой фотографии Джордж словно бы видел голубые глаза девочки, ее школьное — вероятно, много раз стиранное — полушерстяное платьице.

Если бы она жила сейчас, была бы немолодая, может быть, толстая тетка…

Он запрещал себе об этом думать.

Еще тяжелее было представлять ее умирающей от голода рядом с остывшей печкой-буржуйкой.

Каждую ночь, засыпая, он молился за упокой души Норы Лазаревой, погибшей в блокаду в свои четырнадцать лет.

Да, он понимал, что объявление идиотское и для идиотов, но позвонил — и поехал в Нижний Манхаттан.

Проклиная нью-йоркскую нумерацию домов, он нашел эту обшарпанную гостиницу. В вестибюле от прежней роскоши осталась только мраморная лестница с мраморными перилами.

Швейцар-пуэрториканец в фантастической униформе колумбийского генерала (впрочем, довольно грязной и с оборванными пуговицами) объяснил ему, что офис находится на четырнадцатом этаже, налево.

Лифт со скрежетом поднял его. Дверь была свежепокрашена по старой краске. На ней — две сияющие латунные накладки с каллиграфическими гравированными надписями. На верхней:

На нижней:

Джордж постучал и вошел. Офис представлял собою угловую комнату в одно большое окно с видом на задворки сквозь мутное стекло. Прямо у окна стоял письменный стол потертого красного дерева с намеком на стиль чиппендейл [5] По имени Томаса Чиппендейла (1718–1779) — английского мастера мебельного искусства. и такое же кресло с высокой спинкой. В кресле сидел господин, лица которого Джордж рассмотреть не мог, ибо тот сидел спиной к свету. Человек за столом поприветствовал Джорджа, помахав ему рукой и тем самым дав понять ему, что он заметил визитера, но просит его немного подождать. Джордж сел в угловое кресло и принялся рассматривать один из журналов, уютной кучкой лежавших на стеклянном столике.