Джонатан Тел - Человек-фонограф

Она встает спозаранку, чтобы его проводить. Он садится на советский мотоцикл Урал М-72, старую модель военной поры. В коляске его помощник — маленький темноволосый местный житель по имени Чодрак, или, по-китайски, Кохуэй. На коленях у него геологический молоток. Муж надевает мотоциклетные очки, взревывает мотор, и мужчины уносятся прочь.

Весь день она проводит в хранилище, разбирая книги. Она слышала, что по базе бродит дикий кот — ученые прозвали его Шредингером… «Кис-кис-кис», — шепчет она.

Муж возвращается за полночь. Она спрашивает, что случилось, и он не слишком убедительно объясняет причину своего опоздания: мол, задержались на горном перевале. Работы еще много, скоро придется ехать обратно. Его лоб припорошен светлой пылью, а выглядит он ослабевшим и вместе с тем почти лихорадочно возбужденным. Пожалуйста, береги себя, говорит она, чем я могу тебе помочь? Но сейчас ему нужно только ее тело. Несмотря на усталость, он тянет ее в постель. На этот раз она не сразу закрывает глаза и видит ласкающего ее худого, загорелого мужчину. У нее такое чувство, что ее хоть и любят, но обманывают. Наконец она смежает веки, и перед ней опять возникает тот невозможный Пекин со светящимися вывесками, а в ушах стучит музыка, какой ей никогда не доводилось слышать в реальной жизни, — ритмический скелет песни, увешанный рифмами-побрякушками.

— Возьми меня с собой в следующую поездку, просит она утром.

— Нет.

— Почему?

-- У тебя нет разрешения. Вдобавок в коляске помещается только один человек.

— Но разве я не могу заменить Чодрака? Ты объяснишь мне, что делать. Неужели это так сложно?

— Твое место в библиотеке.

— Мое место рядом с тобой.

Она дотрагивается до его узкой груди. Проводит пальцами по выступающим ребрам.

Он надевает свой обычный рабочий костюм.

— На следующей неделе я поеду снова…

— Так мне можно поехать с тобой? Возьмешь ты меня или не возьмешь? Чему я должна научиться? Научи меня, дорогой муженек!

Он чешет грудь. И говорит: спой мне.

— Что?

— Спой мне песню. Любую.

Дикая просьба. Спеть? Ему? Он прекрасно знает, что у нее нет голоса. Однако если муж хочет, чтобы она пела, значит, она будет петь. Но что? Есть песни, которые она слышала много раз из репродукторов в институте: «Без кормчего море не пересечь», «Красная армия преодолела тысячу гор и десять тысяч рек, мечтая хоть минутку отдохнуть». Но ему, конечно, хочется чего-то более душевного. Правда, у них никогда не было «своей» песни. В отличие от других молодых пар, они никогда не слушали вместе джаз еще до его запрета, никогда не пробовали себя в бальных танцах. Она выбирает песню, которой научилась на уроках русского, — «Песню волжских бурлаков». Эй, ухнем! Еще разик, еще раз! Эй, ухнем…

Он опускает глаза. И убежденно говорит: нет, у тебя нет способностей для того, чтобы стать моей помощницей.

В ближайший месяц он в сопровождении Чодрака совершает еще несколько экспедиций. Иногда они даже ночуют вне базы. Каждая очередная поездка утомляет и странным образом взбадривает его; после каждой он сразу укладывает ее в постель. На что ей жаловаться? Он чуток, внимателен и, очевидно, находит ее физически привлекательной. Однако душа его словно витает где-то еще, как неудовлетворенное привидение.

В начале сентября земля впервые подергивается инеем. Подступает зима, плохая пора для геологов. После обеда муж ведет ее в свою лабораторию. Это отгороженная часть бывшего ангара, комната с высоким косым потолком и без естественного освещения. Для хранения образцов приспособлены контейнеры от боеприпасов. На стене вверх ногами, словно летучие мыши, висят лопатки, кирки, ломики, долото. Она опускается на табурет около поляризационного микроскопа и склоняет голову набок, точно подражая прибору. Сидя в углу на корточках, помощник вынимает из мешка новые образцы пород и сортирует их.

Встав перед ней, муж читает что-то вроде этнографической лекции. Он перечисляет разные народности, населяющие Цинхай: китайцы-хань, монголы и (взгляд в сторону Чодрака) люди тибетского происхождения, а также местные племена, включая монгоров, чей язык близок к монгольскому, а обычаи к тибетским, и саларов — они мусульмане.

— Непонятно, думает она. Какое отношение это имеет к геологии?

— Народы взаимодействуют, говорит он, влияют друг на друга. В ходе моих исследований я встречаюсь с местными жителями. Мы делим с ними еду и питье. Они подсказывают мне, куда идти. Они знают свои края.

— А иногда, добавляет муж, они поют. Что?

— Мужчины и женщины — они поют друг другу.

— Народные песни? Ты об этом?

— Да.

— Как те, что мы учили в школе?

— Нет. Совсем не как те, что мы учили в школе. Они называются хуа-эр. Мужчина поет их женщине, а женщина — мужчине. Порой это продолжается всю ночь. Сам я петь не умею, признается он. Плохая память на музыку. Но мой помощник — я называю его человеком-фонографом.

Он поднимает палец, будто дирижер.

Чодрак — не встав с корточек, даже не шелохнувшись, без всякой смены выражения — начинает петь. Его смуглое лицо непроницаемо, как всегда. Слов она не понимает (на каком бы языке он ни пел, это точно не китайский), но мелодия красива — она взмывает на головокружительную высоту и ныряет вниз, как горные склоны Цинхая. Скоро песня кончается. В тишине он продолжает разбирать камни.

Дирижер снова поднимает палец.

И снова человек-фонограф повторяет ту же песню, причем это воспроизведение во всех отношениях идентично первому. Кое-где он делает странные паузы, в некоторых местах словно бы чуть сбивается с мелодии, но она вспоминает, что и при первом исполнении все было абсолютно так же. Это приводит ей на память реконструированную Партией школу в провинции Хунань, где когда-то учился Мао: там восстановили трещину в крыше, так что она снова стала протекать, а на пол посадили чучело крысы — чтобы все знали, через какие трудности ему пришлось пройти и благодаря чему он стал таким, какой есть.

И вновь молчание. Теперь она нарушает его сама.

— Я хочу это послушать.

Песня повторяется в третий раз — опять в точности так же, со всеми пиками и низинами.

Посреди такта она вскрикивает: стоп!

Песня обрывается.

— Дальше!

Песня начинается там, где прервалась, и достигает завершения.

— Это песня саларов, говорит муж. И переводит: алая лилия расцветает; она лучится, как утренняя звезда. Молодая женщина прекрасна; у нее изумительные брови.

— Вот как устроены песни хуа-эр, говорит он. Первая их часть — это описание, вторая — объяснение. И смотрит вниз, себе под ноги. Я немного изучал эти песни, пока ты была там, в Пекине. Вроде как хобби, понимаешь.

Раньше он никогда так ясно не давал ей понять, что любит ее, что скучал по ней. Между прочим, он еще и рисковал ради нее. Очевидно, что хуа-эр находится под запретом как проявление буржуазной сентиментальности. Здешние жители такие дикари, что нарушают закон, сами того не понимая. Но ее муж понимает все. Поэтому он и не может записывать их иначе, как с помощью человека-фонографа. А Чодрак разве не подвергается риску? Не предаст ли он своего хозяина? Но он слишком прост и невежествен — он и ведать не ведает, какая опасность ему грозит.