Джонатан Тел - Человек-фонограф

Муж подает знак человеку-фонографу, и тот заводит другую песню. Эта на китайском диалекте, так что ей удается понять слова. На утесе давно растет густая трава, но я не могу скосить ее, потому что мой серп затупился. Я давно влюблен в свою девушку, но не могу сказать ей об этом, потому что у меня не хватает смелости.

Той ночью, в постели, она привлекает его к себе. Они лежат рядом, и он рассказывает ей о своих первых днях на фабрике № 221. Как здесь сначала было тяжело из-за бытовой неустроенности. Но мы были одним дружным коллективом, трудились плечо к плечу! Он вспоминает других геологов из своей группы, людей, которых звали Четырехглазый, Барсук, Кварц и Дядюшка Сюй.

Эти имена ничего ей не говорят, раньше она их не слышала. Она спрашивает, что случилось с их обладателями.

— Их больше нет.

Она чувствует напряжение в его голосе.

— Что он имеет в виду? Их отослали прочь? А может, осудили и приговорили к какому-то наказанию? Обвинили в контрреволюционной деятельности?

— Они заболели, поясняет он.

— И?..

— И умерли.

Ей становится понятно, отчего он получил повышение и смог вызвать ее сюда. Причина не в его выдающихся способностях, а в том, что он старший из геологов, оставшихся в живых.

— Но что у них была за болезнь? Задавая этот вопрос, она холодеет от страха, потому что догадывается, каким будет ответ.

— Обычная.

— Какая — обычная?

— Мы наблюдали за операцией «Цилинь». Мы были слишком близко. Пыль была повсюду.

— А ты?

— Мне повезло. Врачи говорят, я могу прожить еще не один год.

В ожидании высадки на Луну все собрались в лекционном зале института. Переводчик объяснил, что фамилия мистера Армстронга состоит из двух английских слов, и пальцем начертил в воздухе иероглифы, передающие их значение: «рука» и «сильный». А как насчет мистера Олдрина, спросил кто-то, у него тоже говорящее имя? Нет, у него, как и у большинства людей, имя ничего не значит — ни хорошего, ни плохого.

Она слышит его медленное дыхание. Он заснул. Будить его нехорошо, но сама она заснуть не может. Она балансирует на краю, ей что-то грезится… гора, увенчанная снегом… грибовидное облако… существо, похожее на человека с трубой старомодного фонографа вместо головы…

Глубокой ночью она просыпается. Ее переполняет чувство обреченности, и она вспоминает, что рассказал ей муж. Что ей снилось? Не он, так что в этом смысле она проявила неверность.

Ее сон был навеян рассказом из второго тома «Избранного» Антона Чехова — она читала этот сборник в библиотеке. Героя этого рассказа, скромного офицера царской армии, приглашают на вечеринку в одном селе. Он забредает в темную комнату. Какая-то женщина целует его, приняв за другого… Больше они никогда не встречаются.

В ее сне она и есть та женщина из рассказа. У нее недозволенная связь. По ошибке она целует робкого усача… Она испытывает ужас, потом отвращение; потом, вдохновленная собственной силой, отправляется на поиски того, кого изначально намеревалась поцеловать.

Какой же автор садист! Это всего лишь рассказ; его можно было закончить как угодно. Герой мог бы встретить вполне подходящую женщину, они полюбили бы друг друга и жили бы вместе до гробовой доски. Но стоит рассказу выйти в печать, и развязки уже не изменить. Когда Чехов написал «Поцелуй», он умирал от туберкулеза. Она понимает его, но простить не может.

Ему становится хуже. В сентябре они в последний раз спят вместе как супруги, он в последний раз совершает геологическую экспедицию. Долгая суровая зима тянется мучительно; он страдает, за их кроватью шипит кислородный баллон. Его кладут в местный госпиталь.

Она навещает его и лжет ему — разве не это требуется от жены? Врачи сказали мне, что ты идешь на поправку, говорит она.

Ей вспоминается император Цинь Шихуанди: твердо решив жить вечно, он стал принимать эликсир бессмертия, содержащий ртуть, и таким образом сам вызвал свою смерть.

Теперь на работе она трудится в тишине, как и пристало библиотекарше. Ее каллиграфическая надпись «Земля изменчива; море превращается в тутовый сад» (цитата из стихотворения Мао «Народная армия берет Нанкин») занимает почетное место среди других картин на стенах столовой.

Ему становится лучше, потом снова хуже. Весной он теряет способность говорить. Всякое общение с ним прерывается.

Она спрашивает врача: он меня видит?

— Нет.

— Слышит?

— Возможно.

18 июня 1970 года. Ее муж в отдельной палате. Здесь есть и вторая кровать, не застеленная. Она ложится на нее, параллельно мужу.

Его кислородный баллон икает.

Когда-то, еще маленькой девочкой, она стояла, держась за бабушкину руку, и смотрела, как сносят древнюю стену вокруг Пекина. Город за пыльной завесой казался обнаженным, легкоуязвимым; толпы добровольцев растаскивали обломки.

— У меня для тебя подарок, говорит она.

Между ними, ни на кого не глядя, стоит Чодрак. Бесстрастный, как всегда, человек-фонограф начинает петь.

Приходи в сад, если хочешь отведать вишен; летом распускаются тысячи цветов. Не грусти из-за нашей разлуки; через несколько дней мы встретимся вновь.

Она видит фигуру посередине — Кохуэй, он же Чодрак, неважно. Форменная фуражка, темно-синий китель — под таким углом его можно принять за кого угодно. Брови у него сросшиеся. Она тянется к нему рукой. Щупает двумя пальцами дешевую «патриотическую шерсть» его кителя. Отворачивает лацкан; за ним прячется светло-серая пуговица. Она думает о своем муже, каким он был в их брачную ночь.

Она не убирает руку.

— Приходи в сад… — снова поет он.

Она ощущает лицом близкое мужское тепло.

Она закрывает глаза и возвращается в свой сказочный Пекин; теперь она видит не панораму мегаполиса из стекла и стали, а огромную глубокую яму. Вокруг и внутри нее кишат рабочие в желтых шляпах — закладывают фундамент высочайшей из башен, которая однажды будет здесь построена. А на заднем плане, словно музыка в фильме, звучит хуа-эр. Она слышит вторую песню… третью… четвертую… на тибетском, монгольском или саларском — не отличить, ведь на свете так много языков, которых она не знает.

Полковник Ли полон сочувствия, но тверд. Она не может остаться на фабрике № 221.

Ей все понятно. Другого она и не ожидала. Одинокой женщине, не сведущей в точных науках, здесь не место.

Она думает о волшебном Персиковом источнике — рае, в который по случайности попал один рыбак. Затем, уйдя оттуда, он уже не смог найти его снова.

Ей отводят неделю на сборы.

21 августа 1970 года она отбывает. Автомобиль «фэнхуан», в котором она едет, покидает базу вместе с другими армейскими машинами. Колонна движется по Цинхаю сложным маршрутом, с остановками на нескольких военных базах под Синином и на руднике в Голмуде. Сквозь поднятые стекла она видит гигантское соленое озеро — такое огромное, что его можно принять за океан, потом горный хребет на севере. Она подмечает геологические особенности ландшафта (муж научил ее этому искусству): подушечную лаву и базальт, зеленоватые офиолиты — серпентинит и спилит, доказательства того, что прежде эта равнина была океанским дном, поднявшимся в результате субдукции. Положив ладонь на живот, она чувствует под ней шевеление. Она видит стадо пасущихся архаров. Видит, как убегают антилопы, заслышав рокот моторов. Видит вдалеке какую-то неуклюжую фигуру, то ли человека, то ли медведя. Видит, как женщина доит яка и наносит немного молока себе на лицо, чтобы сделать кожу белее. А на перевале, ведущем в Ганьсу, где ей предстоит сесть на пекинский поезд, она видит группу молодых людей в традиционной одежде; в руках у женщин черные зонтики для защиты от солнца. Мужчины и женщины делятся на пары. Через окно ничего не слышно, но ей чудится, что каждый мужчина поет своей женщине, и наоборот.