Шолом-Алейхем - Семьдесят пять тысяч

– Ципойра! – говорю я жене, а руки у меня дрожат и зубы стучат. Знаешь? Нашлись украденные мешки…

Она смотрит на меня как на сумасшедшего.

– Что ты говоришь? Ты знаешь, что говоришь?

– Я говорю тебе, – бог вернул нам наши мешки сторицею да еще с процентами… Наш билет выиграл полную шапку денег!

– Ты это серьезно, Янкев-Иосл, или смеешься надо мной?

– Что значит, – говорю я, – смеюсь? Я это совершенно серьезно. Нас поздравить нужно, мы выиграли деньги!

– Сколько же мы выиграли? – спрашивает она и смотрит мне прямо в глаза, будто хочет сказать: «Пусть только это окажется враньем, получишь ты от меня!»

– К примеру, как ты себе представляешь? Сколько бы ты хотела, чтоб мы выиграли?

– Я знаю? – говорит она. – Несколько сот рублей, наверное?

– А почему бы не несколько тысяч?

– Сколько это – несколько тысяч? Пять? Или шесть? А может быть, и все семь?

– А о большем ты, видно, не мечтаешь?

– Десять тысяч? – спрашивает она.

– Подымай выше!

– Пятнадцать?

– Выше!

– Двадцать? Двадцать пять?

– Еще выше!

– Янкев-Иосл, – говорит она, – скажи, не мучь!

– Ципойра! – говорю я и сжимаю ее руку. – Мы выиграли кучу денег! Целое богатство выиграли! Столько денег ты и во сне никогда не видела!

– Ну, говори же, сколько мы выиграли, не тяни за душу!

– Выиграли мы, – говорю я, – массу, много денег, клад, сумму в семьдесят пять тысяч!

– Хвала тебе, господи! – восклицает она, вскакивает и начинает бегать по комнате и руки ломать. – Благословенно да будет имя твое за то, что ты и на нас оглянулся и осчастливил нас! Спасибо тебе, господи, спасибо! Но ты хорошо посмотрел, Янкев-Иосл, не ошибся, упаси бог? Слава тебе, отец милосердный, слава тебе! Вся семья будет счастлива, друзья порадуются, враги лопнут от зависти! Шутка ли, такие деньги! Не сглазить бы! Сколько ты говоришь, Янкев-Иосл, семьдесят пять тысяч?

– Семьдесят пять тысяч! – отвечаю. – Дай-ка мне, Ципойра, кафтан. Я пойду!

– Куда ты пойдешь?

– Что значит «куда»? К Бирнбауму надо зайти, билет-то ведь у него заложен… А его расписки у меня нет…

Как проговорил я эти слова, жена моя в лице переменилась, схватила меня за обе руки и говорит:

– Янкев-Иосл, ради бога, не спеши. Подумай раньше, что делаешь, куда идешь и как тебе с ним говорить. Не забывай – это семьдесят пять тысяч!

– Рассуждаешь как баба! – сказал я. – А если семьдесят пять тысяч, так что? Мальчик я, что ли?

– Послушай меня! – повторяет она. – Подумай раньше, посоветуйся с добрыми друзьями, не иди прямо, я не пущу тебя!

Коротко и ясно, ведь вы же знаете, – если женщина заупрямится, она, конечно, поставит на своем. Пригласили доброго друга, рассказали всю историю. Он выслушал и говорит, что она, то есть жена моя, права, потому что семьдесят пять тысяч – это не шутки! А между тем билет у другого человека, а расписки у меня нет, деньги – соблазн, мало ли что, а вдруг придет ему в голову недобрая мысль: ведь это же семьдесят пять тысяч!

Понимаете или нет? Ну, что я вам скажу, – они так напугали меня, что я и сам начал бояться и думать бог знает что… Как же поступить? Мы решили: я возьму с собою двести рублей (деньги тут же нашлись, потому что, когда выигрываешь семьдесят пять тысяч, сразу же становишься кредитоспособным) и пойду, но не один, а еще с кем-нибудь, оставлю его за дверью, а сам заведу разговор с моим Бирнбаумом, уплачу ему долг с процентами и выкуплю свой билет. Тут – одно из двух: если он отдаст билет – очень хорошо, а если не отдаст – то будет по крайней мере свидетель… Понимаете или нет? «Однако все это хорошо, – думаю я, – если он еще не знает, что билет выиграл семьдесят пять тысяч. А что делать, если и у него есть газета ион тоже видел, что на этот номер пал выигрыш в семьдесят пять тысяч? А что я сделаю, если он, например, скажет мне, как та женщина с горшком: „Во-первых, я давно уже отдал вам ваш билет; во-вторых, ваш номер совсем не тот, а в-третьих, я у вас никогда никакого билета не брал!“ Понимаете или нет? Разве что бог сотворил чудо и Бирнбаум еще не знает о выигрыше!

– Помни же, Янкев-Иосл, это не мелочь, – ты идешь получить семьдесят пять тысяч! Чтоб никто на твоем лице не заметил ни черточки, ни следа семидесяти пяти тысяч! И что бы с тобой ни случилось, помни, что жизнь дороже, чем семьдесят пять раз по семьдесят пять тысяч!

Так говорит мне жена, дай ей бог здоровья, берет меня за обе руки и требует, чтобы я дал ей слово, честное слово, что буду спокоен… Спокоен! Понимаете? Поди будь спокоен, когда сердце кипит, мысли прыгают и простить я себе не могу: „Как же так, Янкев-Иосл, дурень этакий, как же ты отдаешь билет на семьдесят пять тысяч какому-то Бирнбауму, совершенно чужому человеку, и хоть бы взял с него расписку!.. Росчерк пера!“ Понимаете или нет? Не найдется ли у вас расписки… Тьфу! Папироски, хотел я сказать…

Коротко и ясно, на чем же мы остановились? На Бирнбауме, значит. „Интересно было бы, – думаю я, – если бы оказалось, что Бирнбаум давно уже просмотрел газету, знает уже о семидесяти пяти тысячах так же, как и я, а может быть, и раньше меня, а я прихожу к нему и говорю: „Здравствуйте, пане Бирнбаум!“ – „Здравствуйте. Что хорошего скажете?..“ – „Где мой билет, пане?“ – „Какой билет?“ – „Билет серии две тысячи двести восемьдесят девять, номер двенадцать, который я у вас заложил…“ А он смотрит на меня, как придурковатый…“ Вот такие мысли пролетают у меня в голове, сердце сжимается, глотку перехватило… Нет дыхания! Воздуха не хватает!.. Пришел, и что же оказывается? Где Бирнбаум? Он спит… Спит? Значит, он ни о чем еще не знает. Слава тебе господи! Вхожу в дом, застаю его жену – ее зовут Фейгеле – на кухне. Дым, жара, грязь по шею.

– Здравствуйте! Гость! Реб Янкев-Иосл! – обращается ко мне Фейгеле и просит зайти в комнату, усаживает на почетное место и спрашивает, почему это меня давно не видно?

– А я знаю, почему меня не видно? Я и сам не знаю! – отвечаю я и смотрю ей прямо в глаза: „Знает она или еще не знает? Как будто бы еще не знает… А может, и знает?..“

– Как же вы поживаете, реб Янкев-Иосл?

– Как мне поживать? – отвечаю. – Слыхали небось о моих неприятностях.

– О каких неприятностях?

– Как! Вы разве не знаете о мешках, которые у меня украли?

– Ах, вы об этом? – говорит она. – Ну, ведь это уже старая история! Я думала, что-нибудь новое.

„Что-нибудь новое? А не имеет ли она в виду эти семьдесят пять тысяч?“ – думаю я и смотрю ей прямо в глаза, но не могу прочесть в них ничего, то есть ровным счетом ничего!

– Может, выпьете стаканчик чаю, реб Янкев-Иосл? Я раздую самовар, а там муж проснется.

– Стакан чаю? Пожалуй, почему нет! – отвечаю я, а сердце падает, дыханья нет, воздуху – ни капли, во рту сохнет, в комнате жарко, пот катится с меня, а она, Фейгеле, говорит мне что-то, а что говорит – понятия не имею! Голова моя совсем не здесь, а в той комнате, где Бирнбаум спит и так сладко похрапывает… Понимаете или нет?