Юлия Александрова - Собачий вальс (рассказы)

«Значит, решили пригласить в гости, чтобы он смог всё как следует рассмотреть, никуда не торопясь и ни от кого не прячась. Хитро придумали, — Ольга Александровна не могла надивиться изобретательности дочери. — Думают, я совсем из ума выжила, раз на мой день рождения пригласили. Молодцы, что скажешь!»

Ольга Александровна решила действовать обстоятельно и, дождавшись, когда звуки появятся вновь, обратилась к незнакомцу с необычайной любезностью:

— А вы, молодой человек, простите, кто? Я вас что-то не припомню, а нас не представили.

Наталья Николаевна заёрзала на стуле: она не верила ни в слабую память матери, ни в её любезность.

— А я, Ольга Александровна, человек совершенно непримечательный, — ничуть не смущаясь, начал лысый. — Зовут меня Аркадий Вениаминович, и я с вашим внуком Алексеем Михайловичем дела кое-какие веду. Заскочил к нему буквально на минутку пару бумажек подписать, потому как в другое время не получалось у нас пересечься. Откладывать было уже нельзя — дело не терпит, сами знаете. А тут такое радостное событие! Зашёл на минутку, а задержался на часок. Не смог отказать себе в удовольствии, так сказать…

Наталья Николаевна напряжённо следила за лицом матери всё то время, пока говорил гость в голубой рубашке, и когда заметила, что Ольга Александровна заулыбалась, с облегчением вздохнула и вновь принялась за колбасу.

— Как интересно, — протянула Ольга Александровна. Она почти вошла во вкус, ей даже нравилась подобная игра в дурочку. — Позвольте поинтересоваться, что за дела вы ведёте? Чем именно занимаетесь, если не секрет?

— Да чем занимаемся? — продолжал лысый незнакомец ровным голосом, мельча словами, как будто сахар из мешка в мешок пересыпал. — Очень прозаическими делами. Купили, потом продали с небольшой выгодой, потом опять купили. Внук ваш, Ольга Александровна, очень в этом деле преуспел, вот и я за ним тянусь по мере сил, учусь на его примере, так сказать.

— Что ж, в таком случае, рада знакомству. Аркадий Вениаминович? Простите, если ошиблась, память уже не та стала, — Ольга Александровна лукаво посмотрела на гостя.

— А я-то как рад, — продолжал мельчить мышиного вида человечек, накладывая себе салат. — Рад и счастлив, так сказать. В таком приятном обществе посидеть — сплошное удовольствие.

Одна из невесток Натальи Николаевны, на этот раз — Галина, оживилась, услышав последнюю похвалу гостя в адрес собравшихся, и обрадованно пролепетала, по-птичьи клюнув длинным острым носом:

— Общество отличное, что и говорить. А всё почему? Корни, — она выставила вперёд скрюченный палец правой руки, — сами понимаете. Сразу чувствуются и вкус, и воспитание. Бабушка у нас, — кивок носом в сторону Ольги Александровны, — потомственная дворянка, а Николай Петрович, отец Натальи Николаевны, из советской интеллигенции: наркомом был, всю жизнь высокий пост занимал.

Аркадий Вениаминович шустро поднял голову от тарелки и с удовольствием огляделся по сторонам.

— Так вот откуда такое чудное антикварное великолепие! И имение, наверняка, до революции где-то было. Сейчас модно генеалогией заниматься, все ищут без устали, к кому бы возвести свой род, а у вас и без того понятно. Я слышал, что даже Дворянское собрание хотят возродить. Вы, значит, дворянин будете, Алексей Михайлович?

— Что-то типа того, — пробурчал в ответ внук Лёшка, чувствуя, что задели не лучшую тему и оказались на зыбкой почве. Он метнул быстрый взгляд на бабушку: что-то сейчас будет.

Так и случилось. Ольга Александровна не смогла промолчать. Она нахмурилась, сдвинув брови к переносице, и придирчиво оглядела собравшихся, тщетно пытаясь найти в лицах родственников признаки благородного происхождения. «Какой вкус? Какое воспитание? И они называют себя приятным обществом!» — устало подумала она, чувствуя прилив отвращения, но вслух произнесла:

— Насколько я знаю, в семнадцатом году дворянское сословие было упразднено, и, кажется, с тех пор ничего не поменялось. Так что корни у вас самые что ни на есть рабоче-крестьянские, без примесей… — Она выдержала должную паузу и продолжила с возрастающей уверенностью. — Но даже сохранись дворянство, замуж-то я вышла за пролетария, пускай и высокопоставленного. Так что бросьте вы эту нелепую игру в благородное происхождение. Мы сейчас все одного сословия: бессословные. Деньгами и квартирами наша сословность измеряется.

В тоне Ольги Александровны было столько назидательности и менторского превосходства, словно она читала неоперившимся первокурсникам лекцию по Истории государства Российского, что на этот раз не удержалась Наталья Николаевна.

— Да ты эту речь свою раз сто говорила! — злобно выкрикнула она, краснея. — Мы её уже наизусть выучили. Ты нам своим происхождением в глаза не тычь: нашлась тут «барыня». Где твои родственнички были, когда отец тебя подобрал? Маменька твоя умерла от тифа в Кирсанове, потому что никто лечить её не хотел — доктора боялись приходить. А папаша из ума выжил, месяцами не мылся и побирался по крестьянским дворам, милостыню просил. Умер в нищете от голода и слабоумия, а ты его даже не разу не навестила и на похороны не поехала. Ты здесь жила, в достатке и безопасности, делала вид, что их не знаешь никого. Это я уже про них узнавала в шестидесятые, ездила туда… А тебе и дела не было!

Слова дочери больно задели Ольгу Александровну не столько грубостью и жестокостью, сколько правотой. Ольга Александровна смалодушничала тогда, струсила, отказалась от семьи и постаралась сделать всё возможное, чтобы воспоминания о родных не тревожили её. Прохладные летние вечера в просторных комнатах с распахнутыми окнами, скрип половиц на лестнице, вереница подсолнухов вдоль пшеничного поля, пряный запах постного масла, бледное, с синими прожилками на висках, лицо матери в пышном ореоле волос, да ещё русская народная песня, доносившаяся из отцовского граммофона — вот то, о чём она позволяла себе вспоминать. Кроме одного единственного раза на письма отца она не отвечала и даже не заплакала, получив известие о его смерти. «Глаза не видят, сердце не болит», — говорит пословица, и Ольга Александровна не понаслышке знала, насколько она верна.

Пожилая женщина поднялась из-за стола и почувствовала, как ноги перестали слушаться: она покачнулась и рухнула обратно на стул. Её бросило в пот, дыхание оборвалось, краска прилила к лицу, а во рту образовался горький привкус невыплаканного стыда.

— Что молчишь? Стыдно стало?

Наталья Николаевна верно угадала чувства матери и злорадно смотрела на неё, понимая, что, наконец, одержала долгожданную победу. Та ничего не ответила, кусая губы, и вцепилась пальцами в белую накрахмаленную скатерть, жёсткую, как наждачная бумага. Бокал упал на тарелку с недоеденным салатом оливье, и шампанское пролилось, шипя и вспениваясь.