Алексей Петров - Тост

— Кошмар! — поёжился Липягин.

— А мне–то каково! Ты, тётка, глянь на меня, Христа ради, внимательнее: я ж «Хрестоматию» открыл! Когда такое было?! Сижу, Анну Ахматову, можно сказать, читаю, а тут вдруг солёная рыба какая–то, и мухи кругом жужжат, и воняет ужасно. Вот и судите: как хорошо было бы, если бы без баб ехать…

Выпили ещё по одной, закурили.

— У меня похожий случай был, — сказал Курочкин. — Тоже за здорово живёшь в душу наплевали, и как будто так и надо. Получил однажды я зарплату. Сами понимаете, случай это из ряда вон, праздник великий. Побежал я в магазин, хотел сыру купить. Уж больно Любаня моя сыр уважает… Вхожу. Стоит продавщица. Наглая, неряшливая…

— Жуткая баба! — согласился Силаев.

— Я ей говорю: «Четыреста». По–русски ведь говорю, не по–турецки. Она взвешивает. Смотрит на весы и говорит: «А триста — мало?» Ну, кусок ей такой подвернулся, ей резать неохота было. «Мало», — говорю. Она смотрит на меня, как на острицу какую, честное слово, и берёт новый кусок, взвешивает. «А семьсот, — говорит, — много?» Понимаете, тут каждая копейка на учёте, неизвестно, когда теперь зарплата будет, а эта стерьвь измывается. «А семьсот, — отвечаю, — много». Что тут началось! Крик, визг! «Вам, — говорит, — мужчина, не угодишь!» Представляете? Я же ещё и виноват! Прихожу домой, настроение, конечно, уже не то. Кидаю жене сыр этот вонючий… Нет, все зло в этом мире от них, от баб!

Помолчали, выкурили ещё по сигарете, налили по новой. Потом заговорил Николай Липягин.

— И всё–таки, как хотите, тут я с вами не совсем согласен. Без женщин всё равно никуда. Потому что мужик без женщины — что дитё малое. Нужны мы друг другу, так уж устроен свет…

— Ну, ты скажешь, — засомневался Курочкин. — Иногда оно, конечно, и не помешает, но чтоб так вот глобально рассуждать…

— Да ты, Пашка, лучше послушай, — нетерпеливо перебил его Николай. — Однажды с моим дружком закадычным такой случай приключился. Остался он без жены. Не навсегда, конечно. Баба у него на неделю к родичам укатила, а его попросила шугануть в огороде колорадского жука. Картошку они каждый год сажают, а от жука совсем житья не стало. Вот и решил мужик по быстрому управиться. Пошёл в огород, налил в ведро воды, достал ампулу с «Децисом», стал её ломать — никак не поддаётся. Чуть сильнее надавил — ампула сломалась, и мужик поранился стеклом. Внимания на это не обратил, развёл в ведре отраву, веник туда окунул и потом давай им размахивать, брызгать на ботву. Что–то, конечно, и на него самого попало. Но он, повторяю, внимания на это не обратил. В полчаса управился и пошёл домой.

— Вот видишь, — подал голос Силаев, — а жена, небось, полдня возилась бы.

— Слушай дальше, — продолжал Липягин. — На следующее утро просыпаюсь — бог мой! Весь в пятнах, живот чешется, на затылке опухло, и что–то там наподобие виноградной грозди прощупывается.

— Так это ты про себя, что ли? — удивился Егорыч.

— Нет, про друга моего. Да это и неважно, слушайте дальше. Стал он, значит, анализировать: откуда такая напасть? Перебрал продукты в холодильнике. Все импортные, наших теперь нету, и могли они, разумеется, вызвать аллергию — но раньше ведь такого не наблюдалось!.. И вспомнил он, как порезался ампулой из–под «Дециса» и как потом брызгал на себя этой отравой. Разделся он, глянул в зеркало — кошмар! Пятна на животе, на ногах, на шее… Вот и помчался он к родственнику в больницу. А родич у него, надо сказать, в реанимации работает, трупы оживляет. И, значит, помочь всегда может. Но как к нему добраться? Как, то есть, в таком виде на улицу выйти? Шарахаться ведь будут… Думал он, думал и придумал. Оделся тщательно, шею шарфом замотал, на руки перчатки натянул, лицо бинтом обернул — мол, зубы болят. Очки чёрные надел и таким вот человеком–невидимкой попёрся в больницу.

— Могу себе представить, — засмеялся Курочкин. — На такого «невидимку» каждый встречный пальцем показывает.

— Да, жуткий случай, — согласился Силаев.

— Прихожу, значит, я в больницу, вваливаюсь в приёмный покой…

— Так ты это про себя, что ли? — опять спросил Тишков.

— Говорю же, что нет. Входит мой дружок в больницу, фельдшерица на него странно как–то смотрит и спрашивает: «Вам, товарищ, куда? К невропатологу или уж сразу к психиатру направить?» «Нет, — отвечает он, — неплохо бы мне для начала в реанимацию попасть». «Это зачем ещё? — удивляется она. — Вот умирать будете — тогда милости просим, с большим нашим удовольствием…» «Свояк у меня там работает, встречу мне назначил», — врёт он. В общем, привели его в реанимационное отделение. Свояк как глянул — так сразу на задницу рухнул. «Немедленно под капельницу! — орёт. — Ты ведь с минуты на минуту коня нарезать можешь!..»

— А что, это запросто, — согласился Егорыч. — От аллергии очень даже легко скопытиться можно. Жуки вон колорадские с ботвы градом сыпятся…

— Поставил свояк ему капельницу, напустил в вену лекарств всяких, а потом говорит: «Тебе сегодня домой никак нельзя, полежишь у нас, полечишься». А он: «Нет! Дом без хозяйки остался, надо бы присмотреть, полежу дома. А у тебя тут кругом все без порток, мужики и бабы голые вповалку… тошно лежать». «Ну, тогда, — говорит свояк, — мы тебе горяченький укол всодим. Чтоб закрепить эффект. Только ты не пугайся: немножко жарко станет, особенно во рту, так ты дыши глубоко и в обморок не падай». «Ерунда, — отвечает тот, — потерпим. Водочки, бывалоча, иной раз хряпнем, а то и спиртику — во рту вон как горячо становится, а в итоге — ничего страшного…» Ну, набрал свояк в шприц хлористого какого–то и в вену погнал. И тут у меня, братцы, как зажглось всё! Какое там во рту! Во рту — чепуха! Гораздо хуже, что и в заднем проходе запекло. Да так, что кошмар! Как будто уголёк туда сунули, и он, сволочь, всё разгорается, разгорается… И главное, что ничего сделать не могу! Ни почесаться, ни пошевелиться: в одной руке капельница, медсёстры смотрят, стыдно как–то, да и перед свояком неудобно.

— Ага, это ты всё–таки про себя рассказываешь, — догадался Егорыч.

— А хоть бы и про себя! Ты слушай и молчи. К концу дня прыщи исчезать стали. Эффект поразительный! Может и у нас медицина кое–что… Встал я, поблагодарил свояка и домой потащился. Иду — а у самого пот градом, в ногах слабость, голова кружится. Дома ничего не могу сделать: жрать хочется смертельно, а жены нет. Рухнул я в постель и уснул. И даже ужин себе приготовить не сумел… Утром просыпаюсь — что такое? Всё то же самое! Пятна на пузе, виноград на затылке и всё такое. Вернулась моя аллергия! Но почему? Думал я, думал и догадался: постель ведь я себе так и не поменял, и, значит, яд, что на мне был, на простынях остался. И теперь сначала начинать… Ну уж дудки, думаю, теперь мы умнее будем. Прежде чем в реанимацию идти, перестираю–ка я бельё — и нательное, и постельное.