Надежда Нелидова - Розовый террор

Неля, в толстом свитере, джинсах и кедах (они сказали матери, что их группу посылают в колхоз убирать картошку), долго махала из тамбура рукой. Неразговорчивая проводница отодвинула ее и захлопнула дверь. Неля пошла к сестре.

В купе, кроме них, больше никого не было. Теперь, когда они находились рядом и одни, становилось видно, что сестры кое в чем отличаются: Правда, обе были высокого роста, и черты лица у обеих были грубоватые. Они походили бы на грузинок, если бы не сильно вздернутые носы. У обеих из-под низких жестких челок блестели черные глаза под тяжелыми, темными от природы веками. У обеих густые брови срослись на переносицах, и на верхней губе темнел пушок.

Все-таки Ляля была чуть ниже ростом, уже в плечах и шире в бедрах – чуть-чуть, разумеется. Еще у Ляли была пара восхитительных ямочек на щеках. Они появлялись, когда Ляля не разжимая губ улыбалась. Зная это, Ляля по-другому и не улыбалась. Эти нежные вертикальные ямочки являлись предметом тайной жгучей зависти сестры. Действительно, было чем возмутиться: раз природа оделила их всем одинаково, то и ямочки, будь добра, тоже поровну.

Неля задвинула за собой дверь, не пропустив случая лишний разок взглянуть в зеркало и поправить чудовищной пышности начес на затылке. Взяла со стола грушу и с размаху села, закинув ногу на ногу.

– Нюнила? – сказала она вызывающе. – Давай уж сразу признавайся.

– Вот еще, с чего взяла? – Ляля, чтобы доказать обратное, тоже лихо закинула ногу на ногу и, помедлив, выбрала из целлофана грушу мельче. Вообще, видно было, что она немножко во всем подражает сестре.

…– Зря мы все-таки, да? – спустя некоторое время заговорила Ляля. – Зря мы им про институт не признались?

– Конечно, лучше бы было, если б мать сейчас с давлением лежала!

– Но мы бы осторожненько… что не поступили вовсе. Что совсем чуть-чуть по конкурсу не прошли. Конкурс-то вон какой! И Андрей Николаевич из приемной комиссии говорил, что такого столпотворения не помнит… А, Нель?

– Дерьмо ваш Андрей Николаевич! На лапу небось взял, – грубо сказала Неля. Злилась она именно оттого, что те же самые мысли давно лезли в ее голову. – Трусиха ты, Лялька, больше ничего. И трепачка. Небось телеграмму отбивать – это мы можем. Вон какую насочиняла: «Все отлично, целуем». Дура!

– И сама дура! И не смей орать на меня, понятно? – закричала Ляля. – Ты же первая сказала: «Давай пошлем». Я только поддержала.

Сестры надулись. Ляля рассматривала грязные матрацы, свернутые в валики. Неля не моргая смотрела в окно, за которым проплывали последние городские постройки..

– Давай, Лялька, кончай дурить, – сказала она миролюбиво. – Что маме не сказали, очень правильно сделали. Такие кобылы неудачливые, как мы с тобой, сейчас сотнями у пап и мам на шеях повисли. А мы вот уезжаем… работать уезжаем. – Она затормошила сестру. – И весь год будем заниматься, как черти, ага? И поступим же, Лялька, быть того не может, чтоб не поступили… И потом, что интересного дома? Семнадцать лет в четырех стенах… Фу, надоело. Слушай, Лялька, а чего мне так жрать захотелось?

И Неля задумчиво хлопала ресницами и с подозрением бралась за живот. Ляля, большая любительница покушать, засмеялась и поддержала ее. Через минуту стоп был завален свертками, кульками. Все это двигалось и подпрыгивало на столе под стук колес, а сестры весело уплетали прощальные дары любвеобильных родителей.

– Да, папаша с мамашей у нас что надо, люди с пониманием, – отдуваясь и вытирая сладкие руки о бумагу, заключила Неля. – Слушай, Лялька, спорим: на следующей станции в купе войдет импозантный дядечка с брюшком. Начальник большой стройки.

– И предложит пойти в секретарши! – с восторгом сказала Ляля. Она обсасывала куриную косточку так ловко, что вертикальные ямочки на ее щеках появлялись и исчезали, появлялись и исчезали:

– Лялька, хреновый из тебя романтик! Нет же, он нас в самую передовую бригаду зачислит, крановщицами. Будем в кабинку на высотищу лазить… в таких комбинезончиках, закачаешься. Ты в красном, я – в голубом.

– Прелесть, – кивнула Ляля. – Замуж выйдем. Я, чур, за прораба. Прорабу сразу квартиру дадут. Трехкомнатную. А помнишь, как мы на экскурсию классом ходили, парень нам с крана кричал?

– Это в свитере? Хорошенький такой?

Затем разговор сам собой перешел на «шмотье», и сестры уже мечтали, какие костюмчики сошьют на первую зарплату.

Никакой дядечка-начальник на следующей станции не вошел. Сестры ехали сутки и приехали в город вечером следующего дня.

Как раз в это время был наплыв пассажиров, все места в камере ручной клади были заняты. К автоматическим ячейкам, куда сестры было сунулись, выстроилась невероятных размеров очередь. И сестрам пришлось тащить все свои сумки и чемоданы на себе.

Ни в одной из гостиниц мест не было. В гостиничных вестибюлях, куда робко заходили девочки, в креслах и на чемоданах сидело великое множество народа.

Все-таки Неля набиралась духу, протискивалась к окошечку и, стараясь не смотреть на табличку «мест нет», скромно спрашивала, есть ли места. Ей отвечали «нет», иногда добавляли с раздражением: «У вас что, глаз нет?». Иногда вообще ничего не отвечали, хотя Неля повторяла вопрос дважды и трижды, и, не дождавшись ответа, отходила с пылающим лицом.

В одной из гостиниц они подошли к окошку вдвоем. Администратор, приветливая на вид женщина, привычно бросила: «Мест нет». И вдруг в глазах появилось любопытство: «Вы что же, близняшки?». Неля встрепенулась: да, да – и заплаканная Ляля с надеждой подняла голову и придвинулась ближе. Женщина, сцепив под подбородком пальцы, пояснила улыбаясь: «Похожие очень». И снова отрицательно покачала головой: «Нет мест, девочки. Рада бы помочь, да не могу».

«Смотри, Нелечка, – говорила Ляля на улице, задрав подпухшее от слез лицо на фасад гостиницы. – Смотри же, – дергала она за рукав сестру, – половина окон темные, номера пустуют. Что же это такое?!»

В одиннадцать Ляля и Неля поплелись обратно на вокзал. Тут под высоким потолком, заглушая человеческий голос, урчали лампы дневного света, гуляли по залу сквозняки, на кафельном полу стояли грязные лужи. Все скамейки были заняты, и Ляля с Нелей, наверно, целых три часа простояли на своих модных платформах, у обеих ноги прямо отваливались. У стоящих болели и немели ноги, у сидящих – зады, но последние стоически терпели и не вставали размяться, потому что на их места хищно поглядывали десятки претендентов. Наконец, сестры укараулили местечко и втиснулись в уголок деревянной скамейки. Неля, положив голову на колени сестры, задремала, а Ляля закрыла ее руками, чтобы та поменьше дрожала.

Рядом клевала носом старушка в брезентовом балахончике, свесив голые ноги в калошках. Ноги не доставали до полу и тихонько покачивались. Она была такая жалкенькая, что Неля, не подозревавшая, что в стране могут быть такие старушки, даже по примеру сестры всплакнула.