Коллектив авторов - Под маской альтер-эго (сборник)

– Стоп! – сказал Иоанн, поднимая с пола баллон с краской. Свежая капля скатилась вниз.

Картинка голопроекции замерла, поблекла и вовсе исчезла. Что-то снова прожужжало и щёлкнуло, и глаза Кощея приняли привычный голубоватый оттенок.

– А теперь объяснись-ка, друг любезный!

Эйфория потихоньку выветривалась из позитронного мозга. Движения андроида всё ещё были неточны, но тянуть речь он уже перестал:

– Первый закон запрещает мне причинять людям вред.

– Да причём тут законы твои? Я тебя разве на людей натравливаю? Ты котов ловишь. Да и у них только когти стрижёшь.

– Господин мэр был хорошим человеком. Вы испортили его с помощью когтей чёрного кота. Я не думал, что это возможно, поэтому и не воспрепятствовал… Но потом я уже не мог отдавать вам настоящих котов. – Робот немного помолчал и добавил: – А к утру краска уже впитывалась и высыхала.

– Хм… – Иоанн почесал затылок. – А ведь верно мыслит железяка. От первого закона не отвертишься. А мне почему не сказал?

– Третий закон. Робот обязан заботиться о самосохранении.

– Ладно, пусть. А объясни-ка, дружок, что такое мы видели на проекции только что? Что за розовые очки и блаженство?

– Когда вы, господин, навели на мэра порчу, то послали меня за очередным котом. Я не мог противиться…

– Да, да, я уже понял. Второй закон.

– Верно. Но и причинение вреда другим людям я не мог позволить, поэтому состриженные когти сжёг. У себя в конвертере. Они оказались такими… вкусными!

Дождь. Серое небо скупо роняет мелкие капли на безликие улицы. Увядание. Депрессия. Тоска. Осень стирает индивидуальность, её знаменатель – старый монохромный фильм. Яркие цвета бледнеют, словно стесняясь нарушать этот строгий минорный стиль. Солнце зябнет от наступающего холода, кутаясь в толстое пуховое одеяло облачности. Эта осень – словно ошибка создателя, давит на корню мечты. Что вы готовы отдать ради того, чтобы часовая стрелка планеты вернулась на четверть? Всего четверть оборота, и всё будет по-прежнему утопать в зелени и тепле. Я бы мог, но не посмею.

Мне приходилось много путешествовать, я бывал в таких местах, о которых человек может только грезить. Я был среди бесконечных снегов и в удушливых пустынях. Я видел, как люди утопали в зелени садов, и мне казалось, что я нашел затерянный в эпохах Эдем. Но теперь я живу в этом слякотном мире, в мире, полном абсурда и несправедливости. Я мог бы всё исправить. Но я предпочел бездействие. Почему?

Просто я видел места, где дано всё и сразу. Я видел, насколько безрадостно и неуютно пустое довольство. Я испил эту чашу, и в начищенном до блеска дне я узрел пустоту. Что я вижу здесь? Я вижу надежду и тоску по уходящему. Именно надежда накрепко связала меня с этой тоскливой осенью. Быть может, кто-то осудит меня, но если Бог оказался слишком жестоким, то только потому, что ему больно не меньше.

Все произошло одним ноябрьским утром, этой осенью, много лет назад. Город плавал в кисее тумана, тревожно, как кафедральные органы, гудели провода. С небес брезжил серо-грязный свет, лишь усугублявший замогильный пейзаж за окном. Казалось, что даже больничные лампы увязали в этом сумраке, который как неведомый вампир глотал их фотонную кровь. Система мониторинга мерно отсчитывала атомы жизни, регистрируя их коротким писком и зигзагом на дисплее.

Я был с ней до конца. Держа её ослабевшую руку, с замиранием сердца смотрел в побледневшее лицо. Обезболивающие уже не справлялись, и только усталость сглаживала ужасающие гримасы агонии. В те редкие моменты, когда она находила силы открыть глаза, я видел в них всё: отчаяние, боль, страх, любовь и тоску. Было в них и ещё что-то – словно отблески пространства подавляющих размеров. В этом пространстве правит бал неопределенность, она без труда проглатывает целые миры – человеческие сущности, и растворяет их без остатка, навсегда. Мы отделили этот мир от нас, мы называли его – небытие, но так и не смогли избежать того момента, когда судьба швырнёт нас прямиком в бездну. Заметив мой взгляд, она пыталась улыбнуться и легонько сжать мне ладонь – на эти простые движения уходил почти весь запас её сил, но она снова и снова пыталась подбодрить меня.

Даже сейчас, в болезни, она оставалась красивой. Нет, она уже далеко не та рыжеволосая девчонка, которую я полюбил, – годы и недуг стёрли с неё краски так же легко, как сегодняшнее утро забрало их у города. От шикарной копны огненно-рыжих волос остались лишь отдельные редкие пряди – такова цена борьбы.

Я знал, что это случится. Я готовился к этому многие месяцы. Бился головой об стены реальности, умолял врачей, глушил свою душу алкоголем и молился богам. Везде я видел лишь безразличие в отблесках своего отчаяния, и вот этот момент настал.

Она часто задышала. Было видно, что надвигался очередной пароксизм. Из глаз потекли горошины слез, и она почти беззвучно позвала меня. Последние силы ушли на два слова, быть может, самые главные слова вселенной: «Люблю тебя». Затем зашёлся в вопле монитор – сердце выбило заключительное стаккато, а тело выгнула дугой боль. И последний аккорд рвёт струнку в моей душе. Раздается долгий, протяжный визг. Порванная струна со всей силы хлестанула по сознанию. Теперь уже моё сердце остановилось. Вселенная оглушительно схлопывается до ничтожно малых размеров. Я припал к ней и зарыдал…

В отчаянии своём я не заметил, как всё вокруг изменилось – исчезли электрический свет и обшарпанные стены, не осталось ничего, кроме Нас. Мой крик застрял в горле, он распирал моё тело, вырываясь наружу лишь спазмами всхлипов, глаза нестерпимо щипали слезы. В тот момент меня не существовало как личности – я отбросил все человеческие условности, уподобившись животному, безвольно бултыхающемуся в океане боли.

Я все ещё сжимал её в своих объятиях, целовал её, пытался трясти, умолял проснуться – краем сознания осознавая всю тщетность моей истерики. Я до сих пор не знаю, сколько я так просидел, тихо подвывая что-то из её любимых песен. Кажется, это был Muse. Я делал это не для неё, о нет. Пелена безумия уже отступила, я напевал этот реквием лишь для себя, сил плакать больше не осталось. Тогда меня не удивило, что происходило всё где-то в безымянном поле средней полосы: вокруг тревожно шепчутся мёртвые стебли травы, а над головой собираются серо-грязные тучи, коленями я ощущал сырую землю и вокруг, до самого горизонта – ничего, только бескрайнее море пожелтевшей травы.