Луиза Эрдрич - Пригоршня прозы: Современный американский рассказ

Пока еще звучит гимн, Бобби Данн встает со скамьи и поднимается на возвышение, за ним подходят остальные. Они обнимают меня, говорят, что понимают, говорят, что прощают меня. Потом каждый подходит к моему отцу, и я слышу, как он благодарит их за участие, говорит, что да, он знает, они будут молиться за нашу семью.

К десяти часам вечера последние верующие покинули шатер, и мы с отцом одни на возвышении. Он глядит на меня и молчит. И такого выражения на его лице я никогда прежде не видела.

— Папочка!

Я сама удивляюсь. «Папочка», детское словечко, которое я ни разу не произносила с того дня рождения, когда мне исполнилось девять. Отец поднимает левую руку и сильно бьет меня по правой щеке. Подхватывает, когда я чуть не падаю, и мы садимся рядом на ступеньках, ведущих к аналою. Он достает носовой платок, чтобы вытереть кровь у меня под глазом, где его бэйлоровское кольцо оцарапало мне кожу. Я слышу звуки, каких прежде не слышала, и понимаю, что мой отец плачет. Я тоже плачу, и сквозь слезы, смешивающиеся с кровью, почти не вижу его. Но все равно, я тянусь к нему, и только чуть-чуть удивляюсь, что он и правда туг.

Lynna Williams, «Personal Testimony»

Copyright © 1990 by Lynna Williams

Опубликовано в «Лирз»

© И.Гурова, перевод

Дейтон, Огайо

Конец сентября 1955 года

На автомобильной стоянке позади дансинг-холла уже начали хлопать дверцы, включились первые моторы, откуда-то — со двора, из соседнего переулка — донесся собачий лай. С фаю, в темном углу, дожидается оркестрантский автобус, похожий на пустой черный амбар. На нем сбоку косыми алыми буквами выведена надпись: ЭРЛ ФЕРГЮСОН И ЕЮ ЛУЧШИЙ В АМЕРИКЕ ДЖАЗ.

Вдруг распахнулась дверь служебного хода, и на толстой подушке сигаретного дыма выплыл громкий смех. Опережая остальных, выходят двое в костюмах, который повыше — в клетчатом, второй — в полосатом. На ходу переговариваясь и куря, быстро идут к машинам. Остановились у темнофасного «бьюика-дайнафлоу» с брезентовым откидывающимся верхом, на котором уже выступила ночная роса. За ними потянутся остальные, по двое, по трое, перебрасываясь шутками, хлопая друг дружку по спине. Пойдут садиться в автобус. В свете фонаря над служебным ходом вьются ночные бабочки.

Из двоих тот, что меньше ростом, Билли Кокс, снял очки, дважды подышал на стекла, протер шелковым нагрудным платком в белый горошек. И протянул руку навстречу подошедшему басисту Томми.

— Хотел попрощаться до встречи в Кливленде, — говорит Томми. — После такого успеха не так-то легко будет вырваться из этого города. Или я не прав, Билли К.?

Он хохочет, блестя золотым зубом, и приглаживает великолепную шевелюру. В джазе шутят, что Томми потеет ледяной водичкой. Вот и сегодня, после трех часов сумасшедшей работы, поглядеть на него — лицо сухое, прическа волосок к волоску, галстук точно посередке — пожалуй, что и поверишь в это:

Авторитетно расставив ноги, Томми погрозил пальцем и строго произнес:

— Смотрите, чтобы у вас от успеха голова не закружилась. А то свалитесь в канаву, и с концами.

Это его дежурная прощальная шутка. Билли отмахивается от него, и он с гортанным смешком отходит к автобусу.

Билли Кокс и Эрл Фергюсон поедут к месту следующего выступления на «Разведчике», как именуется в джазе «дайнафлоу». Будут ехать всю ночь, опережая автобус не меньше чем на час. И, уже позавтракав, пристроются вздремнуть до того времени, когда он въедет во двор гостиницы и люди, одурев от урывочного сна под смех и разговоры, начнут выбираться наружу.

В машине по соседству фейерверком взрывается сипловатый женский смех. Эрл и Билли оглядываются: ну, так и есть, Красавчик Хорейс опять за свое — стоит, заглядывает в окно машины, весь изогнулся, вихляет задом и поглаживает ладонью патлы на затылке.

— Будет тебе врать-то! — слышится голос женщины. Она тоже поправляет волосы, крашеные, ярко-рыжие, отсвечивающие под фонарем.

Ее подруга на водительском месте, круглолицая, как луна, со скуки тянется послушать, принять участие в разговоре. Но с ее стороны тихо, как вор, подкрался ухмыляющийся Пу и что-то шепнул ей в ухо. Она сначала отшатнулась, а потом оборачивается к нему и слушает, облизывая губы и блестя улыбкой, рука на горле.

Билли и Эрл, наблюдая эту картину, в унисон качают головами. Билли вынул изо рта сигарету и, похлопывая себя по лацкану пиджака, говорил.

— Кое-кто, похоже, собрался тут подзадержаться.

Эрл кивает:

— Да-а, некоторые подлые нарушители намылились чесать языки и опоздать на автобус.

Действительно, случается, что кто-нибудь, разгоряченный после выступления, загуляет в компании или увяжется провожать приветливую женщину и не поспеет к отправлению автобуса. А правила тут просты: прозевал автобус и назавтра не явился на репетицию — штраф полсотни; а пропустил концерт из-за того, что опоздал на автобус или на поезд, и ты уволен. Но и в этих пределах можно неплохо поразвлечься. А потом коротать долгие часы переездов увлекательными рассказами о своих приключениях, пуская по прокуренному перегретому автобусу рассыпчатые пузырьки смеха.

Сбоку с автомобильной стоянки выруливают машины и, проезжая мимо музыкантов, коротко сигналят в знак восхищения. Эрл плавно кланяется в ответ на эту овацию и широким размахом рук показывает на своих оркестрантов, выходящих друг за дружкой из служебного хода. А потом обнимает Билли, прижимает к груди, отстраняет на расстояние вытянутой руки и тычет пальцем в его манишку — мол, вот кто виновник успеха. И вправду ведь Бейси и Эллингтона сыграли сегодня с блеском. Да и собственные композиции звучали — любо-дорого. Оркестр с первых же тактов сумел завладеть залом, народ танцевал, танцевал весь вечер без роздыха, волновалось море голов и плеч, каждое соло срывало аплодисменты, каждую новую мелодию встречали радостные возгласы, публика скакала и веселилась или медленно в обнимку переступала с ноги на ногу в мечтательном темпе блюза. И вот теперь люди опять благодарят музыкантов — кто кричит из машины, кто сигналит, кто машет рукой.

Через час все снаряжение джаз-оркестра будет уложено в багажное подбрюшье автобуса и он грузно выкатит на мостовую. Кое-кто из музыкантов уже, наверно, спит. На окраине города, может быть, с автобусом поравняется легковая машина, резко затормозит, визжа покрышками, и остановится. Оттуда вылезет кто-то из джазистов — согласно легенде, это должен быть Мак-Ти или Кролик Аусли — и, послав женщине за рулем воздушный поцелуй, широким победным шагом прошествует в автобус. Дверцы автобуса за ним закроются, ограждая его похвальбу от разоблачений, а его товарищей — от долгой ночной темноты.