Луиза Эрдрич - Пригоршня прозы: Современный американский рассказ

Рассыпанные огни Спрингфилда уже ушли назад, отражаясь в зеркале заднего вида лишь тусклым электрическим заревом. А за городом по 42-му шоссе огни попадаются совсем редко, кое-где горит фонарь над дверью, освещая облупленный фасад с замершим креслом-качалкой на узкой веранде. Ставни плотно закрыты, внутри тишина. Билли и Эрл пробуют представить себе, как все это выглядит днем: детишки, поди, раскачивают качалку, внизу под кустом, свернувшись, спит пес, и, может быть, за домом на веревке сушится белье и хлопает на ветру. Картина расплылась пятном, сжалась в точку — проехали.

Билли вынул из кармана спичечную картонку. На внутренней стороне крышки записано несколько последовательностей аккордов. Он достает из-под сиденья линованный блокнотик, быстро проводит снизу дополнительную басовую линейку и начинает напевать себе под нос.

— Есть задумка? — спросил Эрл.

— Да, кажется. Что-то легкое, ну знаешь, солнышко сияет, весна, и все такое.

Эрл постукивает свободной рукой по баранке:

— Подкинь еще молодую походку фигуристой девчонки, и я с тобой.

— Ладно. Тогда помогай. Ты давай про девчонку — на ней желтая юбка в обтяжку, так? — а я про солнце, про майский солнечный денек. И если пойдет вразнобой, мы, я думаю, услышим.

— Идет. Что там у тебя уже есть?

Билли не ответил. Подняв палец к уху, он посматривает то на нотный лист, то на спичечную картонку. Эрл его не трогает. Нельзя прерывать только что родившуюся мысль.

Обычно Билли и Эрл сталкивают противоположности или, во всяком случае, создают неожиданные комбинации. Один их блюз, из самых популярных в репертуаре, представлял собой плод медитаций Билли Кокса на тему о крупной надушенной женщине, обнимающей мужчину, который принял ее горький смешок за радостный возглас. А Эрл к этому добавил воспоминание о дождливом вечере и тихом протяжном стоне, донесшемся из переулка. Они взяли только краски и звуки этих образов, но потом, когда все аранжировали, сами собой добавились и запах, и вкус, и прикосновения. Были у них композиции, которые строились на разрешении контрастов, противоположностей. Между едущим вдалеке поездом и пустым стаканом со следами губной помады по краю и отпечатками пальцев сбоку. Между писком младенца и ухмылкой мужчины, подсчитывающего ночную выручку у игорного стола. Между пунцовыми ногтями, ласкающими плечо любовника, и одиночеством в пустой холодной квартире. Многое ли из этого воспринимали танцующие, те, что покачивались в обнимку, или те, что скакали и вертелись волчком? Возможно, ничего, возможно, они привносили что-нибудь иное, исключительно свое.

Об этом Билли и Эрл рассуждали не раз. И пришли к выводу, что довольно и того, если музыка помогает мечтать, пробуждает души тех, кто слушает и танцует, не зная усталости. Но бывают мгновенья, волшебные мгновенья, когда танцевальный зал, вырвавшись из ночи и кружась, возносится до полупути к небесам.

Билли принялся насвистывать, отбивая ритм по колену. Потом пропел фрагмент мелодии вслух. Эрл кивает:

— Здорово. Я уже слышу, как подхватывает Подлипала Гарри, а из-под него выходит Аусли на своем альте. В триолях? Сейчас попробуем, давай скорее.

Билли опять поет, а Эрл присоединяет высокие триоли, трепетные крылышки, привязанные к мелодической нити, уносящие песню ввысь, к свету. Кончили, и Билли, ухмыляясь и торопясь, как вдохновенный рисовальщик, добавляет еще строку или две, зачеркивает, ставит крапины нот. Время от времени он отрывается, застывает, глядя вперед по лучу фар, потом в темноту за окно и снова вниз на блокнот.

— Вот слушай.

Он понизил почти все ноты на полтона и пустил резким контрапунктом к основной мелодии, отчего она сразу утратила нежную игривость. Написал, поскреб подбородок. Кивнул в темноту:

— Пока до сих пор.

И звонким тенором пропел главный эпизод. Количество нот в нем теперь удвоилось по сравнению с предшествующим проведением, но ритмический рисунок остался прежний. Вроде того, что делает Арт Тейтум с такими простенькими вещами, как, например, «Чай на двоих» или что-нибудь такое. И сразу мирная лирика уступила место бегу наперегонки.

— Ты с этим поосторожнее, — сказал Эрл, — а то на нас подумают, что мы эти самые бибоперы.

Он хмыкнул. Девчонка, которую он себе представил, зашагала быстрее, уличное движение вокруг нее оживилось, раздались скрежещущие шумы. Эго, наверно, будут трубы. Добавилась окружающая действительность, проявили себя тромбоны и тенор-саксофоны на низких октавах.

Эрл предложил строку от себя. Его девчонка торопливо взбежала на высокое крыльцо старого дома. Скрылась в дверях. Обычная секвенция, ничего потрясающего. Мысль была мимолетная и уже ускользнула. Эрл сказал:

— Ладно, мое забудем пока. Останемся при том, что есть у тебя.

Билли пожал плечами и провел еще одну тактовую черту. Снова покосился на спичечную картонку. Негромко присвистнул:

— Дальше начинается переход. Теперь нужно бы фортепиано. А здесь если что и сыщешь, то разве старую разбитую фисгармонию, стоит небось в какой-нибудь деревенской церкви. Или пианино в парадной гостиной на ферме, на котором фермерская дочка, придя с корзинкой яиц из курятника, подбирает «Джингл-Беллз».

В их дружном смехе звучит надменность искушенных завсегдатаев злачных городских заведений, где того гляди может вспыхнуть драка и полетят по воздуху пивные бутылки, а пианист знай себе подпрыгивает и трясет башкой за приткнутым в углу инструментом с липкими клавишами в верхних и басовых регистрах.

Тут высокородный Эрл Фергюсон рассказывает один случай, как он искал инструмент среди ночи, до того ему приспичило. Билли Кокса тогда у них в джазе еще не было. Эрл ехал в машине, и с ним еще двое. Часа не прошло, как выехали из Сент-Луиса, и вдруг Эрла зацепила одна гармоническая последовательность, ну прямо как живот схватило. Увидел он в стороне от дороги одинокий огонек — неоновую вывеску над дверью. Велел остановить машину. И бегом. Подбежал, а вывеска у него над головой вдруг возьми да погасни. Он давай дубасить в дверь, чуть с петель не снес: нечего у него перед носом вывески гасить. Дверь распахнулась — на пороге здоровенный рыжий детина в фермерском комбинезоне, загородил проход.

— Я ему говорю, верзиле: «Скорее. Мне нужно срочно к вашему фортепиано». Не в вашу уборную и не позвонить по вашему телефону, а срочно нужно воспользоваться вашим инструментом.

Эрл трясет головой, смеется.

— Верзила удивился и отпрянул, будто я ему дал кулаком под дых. А мне только того и надо, протиснулся я в дом, и точно, в углу стоит облезлое пианино. Хорошо, у Зэ-Пэ хватило соображения, пока я подбирал гармонию, попросить у хозяина, чтобы продал нам немного доброго виски. С соображением у Зэ-Пэ вообще было все в порядке. Другие ломают голову: что это такое было? А Зэ-Пэ уже прикидывает, что отсюда произойдет? Все забываю, ты ведь его не знал. Ребята прозвали его За-Полночь в смысле, что он был черный, как ночь, не человек, а тень тени человека. Потом Кролик стал его звать Зэ-Пэ, так к нему и пристало. Настоящее-то имя его было Уайли Рид, и он играл на альт-саксофоне, как мало кто во всем белом свете.