Луиза Эрдрич - Пригоршня прозы: Современный американский рассказ

Я посадил той весной за домом несколько яблонь-дичков — в питомнике, где я их покупал, сказали, что этот сорт не боится даже самой суровой зимы, хотя в это не очень верилось. Яблоньки были молоденькие, им еще полагалось расти четыре года, пока начнут давать плоды, — срок показался мне таким долгим, что я было засомневался, стоит ли их вообще покупать. И купил я их просто так, сам не знаю зачем. Как не знаю, для чего человеку столько бегать, как Гленде. Но ездить следом за ней мне нравилось, нравилось пить вместе кофе после тренировки, и я знал, что мне будет грустно, когда она покинет долину. Эго, я думаю, и помогало нам сохранять между собой дистанцию, четкую дистанцию, как раз такую, как надо, — мы оба знали, что она здесь всего лишь на время — пробудет остаток мая и июнь, весь июль, большую часть августа, а потом — уедет. Мы знали, что так произойдет, произойдет с неизбежностью, это удерживало нас от любого опрометчивого шага. Замечательно, когда чувствуешь, что ситуация под контролем. Кофе она пила черный. Мы угощались копченым сигом собственного моего зимнего улова.

На заднем дворе у меня жили две собаки. Охотничьей породы, техасцы, которых я несколько лет назад, когда приехал на север, привез с собой и зимой держал в загончике, чтобы не гоняли где им вздумается, преследуя и калеча оленей, но по весне и летней порой солнце пригревает так ласково, а собаки мои такие старые, что я не держал их взаперти, разрешал дремать, развалясь где-нибудь на траве. Но было одно существо, за которым они охотились даже летом. Оно поселилось под курятником — кто это был, не знаю, кто-то темный и до того шустрый, что мне никак не удавалось разглядеть его хорошенько, но допускаю, что если б и удалось, я увидел бы что-то незнакомое, какое-нибудь из редких животных, которое, может быть, водится в Канаде, — а возможно, и такое, что никому еще не встречалось. Во всяком случае, небольшое, темное и поросшее мехом — но не косматое, как, скажем, медвежонок, — оно не росло, оставалось из года в год все таким же, но казалось почему-то детенышем, как бы сохраняя способность взять и вырасти в один прекрасный день; короче, обитало оно в норе под курятником и приводило собак в дикое возбуждение. Вынырнет из леса и стремительным темным прочерком несется к своей норе, а старые псы вскакивают и с лаем кидаются вдогонку, буквально садясь ему на хвост, но неведомое существо всякий раз успевало юркнуть в нору прямо у них из-под носа.

Мы с Глендой сидели у окна и дожидались его появления. Но оно не соблюдало точного расписания, невозможно было сказать, когда оно покажется и покажется ли вообще. Мы называли его дикобразом, так как на этого зверя оно, по нашим представлениям, смахивало больше всего.

Иногда среди ночи Глевда вызывала меня по коротковолновой рации, несколько раз проверяя микрофон, чтобы я проснулся от его потрескиванья, и тогда во мраке таинственно возникал ее голос, плыл ко мне сквозь атмосферные помехи, словно бы из ночной пустоты, из пространства среди звезд.

— Видел ты дикобраза? — спрашивала она полусонно, но не она сама, не живой ее голос были со мной в темном доме, а только радио. — Дикобраза не видел?

Вот что хотелось ей знать, а я хотел, чтобы она была рядом — была со мной в эту минуту. Хотя что толку — все равно в августе, самое позднее в сентябре, Гленда должна была уехать.

— Нет, — говорил я. — Сегодня он не объявлялся. Может быть, убежал насовсем.

Говорить-то говорил, но так бывало и раньше, и не однажды, — решаешь, что все, конец, а он опять тут как тут.

— А что собаки? — спрашивала она. — Как там Гомер и Анна?

— Спят себе.

— Тогда спокойной ночи, — говорила она.

— И тебе спокойной ночи.

По четвергам я обыкновенно приглашал Тома с Нэнси и Глендой домой обедать. В пятницу Гленда устраивала себе свободный день, не бегала, чтобы можно было накануне и выпить, и попозже лечь спать, не беспокоясь о том, как это скажется наутро. Для начала мы шли выпить в «Стыд и срам», сидели снаружи, глядя на реку, глядя, как снимаются и продолжают путь на север дикие утки и гуси, а ближе к вечеру приходили ко мне на ферму; мы с Глендой готовили обед, а Том и Нэнси в это время сидели на переднем крыльце, покуривая сигары, и наблюдали, как на лужок за дорогой выходят в сумерках лоси.

— Ну, и где же ваш знаменитый дикобраз? — гремел Том, пуская в темноту кольца дыма, большие, правильной формы нули, — и лоси, пережевывая, совсем как домашняя скотина, летнюю траву, вскидывали головы, и лоснились, отсвечивая, бархатистые рога у самцов.

— На заднем дворе, — отзывалась Гленда, промывая салатные листья или споласкивая под краном морковку или куски разделанной форели. — Но его можно увидеть только днем.

— Да чушь собачья! — рявкал Том, поднимаясь с бутылкой виски в руке; он спускался неверными шагами по ступенькам, а мы бросали все дела и, схватив фонарики на всякий случай, устремлялись за ним, потому что Том — траппер и его бесит мысль, что есть зверь, которого он не знает, не может поймать или хотя бы увидеть, — Том уже пробовал изловить этого дикобраза, но тот упорно ему не попадался, и Том утверждал, что подобной твари не существует в природе. Дойдя до курятника, Том, сопя, опускался на четвереньки, а мы, обступив его, старались осветить фонариком глубокую пыльную дыру и разглядеть, не виднеется ли там клочок меха или кончик носа — хоть что-нибудь! Том при этом издавал хрюкающие звуки, имеющие, я полагаю, назначеньем выманить зверя наружу, — но не было случая, чтобы мы хоть раз увидели кого-то, и холодно было под бессчетными звездами, и рдели вдалеке костры на посадочных участках, медленно разгораясь в ночи пожаром, но встречные огни сдерживали их, держали под контролем.

У нас была газовая жаровня для рыбы, мы выносили ее на парадное крыльцо, нарезали форель кубиками, макали в сладкую горчицу и, обваляв в муке, бросали в кипящий, плюющийся брызгами жир. Готовили больше сотни рыбьих кубиков, и никогда ничего не оставалось. У Гленды был волчий аппетит, она почти не отставала от Тома и, проглотив последний кусок, облизывала пальцы и спрашивала, нет ли еще. Мы брали то, что каждый пил: Том — виски «Джек Дэниелз», мы с Глендой — ром с кока-колой, Нэнси — водку, и поднимались на крутую крышу моего дома, посидеть над слуховым окошком мансардной спальни; Том — оседлав конек прямо над окном, Гленда — зябко притулясь ко мне; глядели на огни далеких пожаров, зазубрины рыжего пламени, выжигающие себе путь по кручам, яростные, но покорные узде. На задний двор под нами десятками высыпали из лесу зайцы, которые еще не успели потемнеть; подступали к теплице и останавливались, растягиваясь вокруг нее кольцом, томимые желанием запустить зубы в нежную молодую морковку и сочный салат. Я расстилал заранее простыни на земле, и мы веселились, наблюдая, как одураченные зайчики опасливо перебираются с одной простыни на другую, сбиваясь в кучки, уверенные, что здесь они в безопасности, и постепенно двигаясь тем временем все ближе к теплице.