Луиза Эрдрич - Пригоршня прозы: Современный американский рассказ

— Заткнись-ка, мальчик, пока я тебя не заткнул, — шипит мистер Таккер.

У меня спирает дыхание. Если будет произнесено имя Рикки Ронрико, они того гляди придут сюда за нами.

— Позвони матери, Бренда, — говорит мистер Таккер. — Скажи, что пока задерживаешься.

Голос у мамы психованный, но она говорит, что он прав. По телеку показывают еще какую-то фигню, мне кажется, что теперь уснул Дарнелл, но он просто уставился в стенку. Там, рядом с камином, спокойно стоит себе старенький бежевый проигрыватель, прямо под портретом африканской принцессы. Она выглядит еще темнее, потому что ее все время коптят.

Мистер Таккер засыпает в своем кожаном кресле, миссис Таккер идет в спальню. Малыш все так же сидит на полу; похоже, мы с Дарнеллом — единственные, кто не спит. У него вообще нет своей комната; с тех пор как я его знаю, он спит на кушетке в гостиной. Он обнимает меня за шею, и я упираюсь подбородком ему в локоть, там, где кожа такая нежная. Но потом он убирает руку и говорит: «Слишком жарко». Ишь ты!

В одиннадцать на экране снова появляется блондинка.

— Полиция Рио-Секо арестовала Рикардо Ронрико, который подозревается в убийстве двух полицейских, — начинает она. — Интенсивные поиски Ронрико продолжались с пятницы…

Он был в доме на Гейт-стрит, южнее того места, где застрелил двух полицейских. Теперь показывают его самого, волосы у него взъерошенные, глаза мутные и красные, вокруг губ — серый ободок.

— А парень-то всерьез на иголочке, на хорошенькой такой, — говорит Малыш, хотя мне казалось, что он спит.

— Следы его пребывания были обнаружены несколько раньше, во время рейда полиции в этом доме, — продолжает блондинка.

— Ага, давай, рассказывай, — говорит Дарнелл. — Рейд по обнаружению! Чего они там наобнаружили — кусок дерьма да телек, который сперли пять лет назад?

— И с чего он стал мотаться по Вестсайду? — говорит Малыш. — Ясное же дело: муравейник. Растопчут. Если, конечно, не переедешь куда-нибудь на Виллу, как Бренда.

И он смотрит на меня.

— Ладно, заткнись, Малыш, — говорю я. — Не привязывайся.

— А что, к твоему папашке прямо-таки и не стучали, а? — продолжает он, а блондинка в это время улыбается.

— Из нашего следующего сюжета, — продолжает она, — юные телезрители узнают о том, как проходил сегодня праздник в одном из многочисленных летних лагерей на Юге.

На экране начинают мелькать белые детишки, они разводят костры, бегают по лесу, а Дарнелл говорил.

— Будьте так любезны, — и тянет меня с кушетки.

— Я скоро вернусь, Малыш, — говорит он. — Ее папаша, наверно, уже на ушах стоит, так что мне надо поспешить.

Я только хочу вставить слово, как слышу, что кресло под мистером Таккером начинает скрипеть.

— Все, взяли его, — говорит Малыш отцу Дарнелла, и меня тут же выталкивают за дверь.

Сиденье в машине такое же теплое, как и кушетка. Я целую Дарнелла в шею и вообще отвлекаю от дороги. Теперь я не увижу его целую неделю. Я смотрю в окно, вижу Лестера и Тимми, Дарнелл сигналит им, но не снижает скорости. Странная штука, мне кажется, что мы по-прежнему плотно закупорены, хотя все окна в машине открыты. Я расстегиваю рубашку на Дарнелле и, когда мы проезжаем мимо фабрики Каналеса, хватаюсь за руль.

— Остановись на минутку, — говорю я ему, и он позволяет мне свернуть на стоянку.

В голове у меня такая каша, как после урагана зимой, когда в одну кучу смешиваются коробки, пальмовые листья и перекати-поле. Я хочу сказать ему, что боюсь за него, боюсь каждый день, но он ведь не станет слушать, я знаю.

— Давай к фабрике, — шепчу я, но сейчас выходной, и я не могу услышать свой любимый пряный запах.

Я тяну Дарнелла вниз, на сиденье, а он мягко так говорит:

— Ты знаешь, у меня нечем предохраниться. Я об этом не подумал.

— Знаю, — говорю я, и целую его глаза, и кладу пальцы веером ему на спину.

И думаю, что, если сейчас над нами пролетит вертолет, светя своим прожектором, они оттуда увидят, что мои руки прикрывают шею Дарнелла сзади, там, где кожа такая мягкая и нежная.

Susan Straight «Two Days Gone»

Copyright © 1990 by Milkweed Editions

Опубликовано в «Норт америкен ревю»

© А. Сошальский, перевод

Единственная дверь в комнате без окон отворяется и впускает внутрь плеск дождя, поливающего улицу; луч света косо ударяет в ряды бутылок и стаканов. Человек в длинном клеенчатом плаще, хлопающем по ногам, входит в бар. На мгновение наклоняет голову, словно в молитве, и вода потоком стекает с широких полей его шляпы.

— Проклятая галвестонская погода, — говорит вошедший, ни к кому не обращаясь. — Льет как из ведра, но солнце светит. — Он останавливается у стола рядом с дверью, за которым между двух мужчин сидит шлюха. Обе руки ее заняты делом — по руке на коленях у каждого.

— Дождик с солнцем, — откликается шлюха. — Дьявол бьет свою жену.

Человек вдет к стойке бара. Вода капает с его плаща и растекается по утрамбованному земляному полу; сапоги кажутся огромными от налипшей грязи. Левый глаз словно застыл и вовсе не двигается, правый прыгает, словно блоха. Над верхней губой, как тонкие белые усы, тянется шрам. Человек сует руку под дождевик, и на стойку брякается длинноствольный армейский пистолет. Правая рука покоится на рукоятке пистолета, левая лежит рядом. Обе они коричневые, как доски бара, если не считать темного витого шрама на тыльной стороне левой кисти, похожего на дырку от сучка. Указательный палец этой руки заканчивается на второй фаланге, остальные кончики пальцев расплющены, грязь черными, как деготь, полумесяцами набилась под толстые ороговевшие ногти. Рука со шрамом непринужденно, естественным движением, тянется глубоко вниз за стойку и возвращается с полной бутылкой рома. Прихватив мелкими желтыми зубами кончик пробки, человек тянет бутылку от себя и выплевывает пробку под ноги, в плевательницу. Глядя неподвижным глазом в пустоту, наклоняет бутылку и несколько мгновений поливает ромом стойку, пока бармен не подставляет под струю пустой стакан. Пальцы левой руки разжимаются, чтобы принять его. Правая рука не сдвинулась с пистолета. Он затыкает бутылку розовым обрубком пальца и, запрокидывая одновременно стакан и бутылку, пьет до дна, не пролив ни капли.

От этого человека пахнет, как от мокрой собаки. Его имя — Портис Гор, но зовут его обычно Глаз. В Галвестоне он для того, чтобы встретить корабль с иммигрантами из Германии и сопроводить их в одну из колоний Билса. Глаз обычно попадает в грязь там, где другой купался бы в деньгах. Перед войной Глаз работал на судне, очищавшем побережье от обломков кораблекрушений, начиная с Галвестона и до бухты Аранзас. Но блокада унионистов положила конец судоходству, а затем, словно по волшебству, тихая погода положила конец штормам, и он нанялся к посреднику по раздаче земельных ссуд — выбивать платежи. Спор о правах на имущество едва не стоил ему жизни, но он всего-навсего потерял кончик пальца — а верхняя губа к его удивлению приросла на место. Когда Техас отделился, он стал перегонщиком скота, чтобы избежать мобилизации. Техасский скот гнали в Нью-Орлеан для снабжения голодных войск конфедератов.