Дмитрий Притула - Факел (книга рассказов)

Вопрос: как она расплатилась со мной? Нормально, как за массаж спины, дополнительный массаж, естественно, был молча расценен как взаимное удовольствие. Главное, без глупостей, мол, заходите еще, нет, спасибо, доктор, спине после полного курса значительно легче. Что поразило, при этом никакого выражения на лице, словно бы она по видику только что смотрела, как малознакомый мужчина со спущенными штанами яростно, с прихакиванием массировал наставленную на него мишень, ни смущения, ни благодарности, все понятно, ей вдруг хоца, и тут случайно подвернулась обслуга и сделала мало-мало трахоньки.

Но это исключение, правило железное — никаких отношений с пациентами, помимо лечебных, но и это не самый жесткий закон.

Хуже другое. Я точно понимаю свое место в жизни, я простой фельдшер и потому имел дело только с женщинами примерно такого же положения, и ни разу у меня не было ни доктора, ни учительницы, ни инженера, почему так, я не знаю, не я же придумал, что в обществе есть социальные различия, я как-то от нечего делать — долгая ходка была в город — посчитал, сколько женщин было у меня, вышло сорок с чем-то, сорок ли две, сорок ли три, там один случай был неясный, потому что я был пьян в новогоднюю ночь, утром девушка, оказавшаяся со мной рядом, щебетала так, словно между нами что-то было, а я не помнил, было ли, так потому не знаю, сорок ли две, сорок ли три, вроде немало, вроде меня можно считать опытным мужчиной, но нет, только один со мной круг.

Учился я так себе, еле-еле сводя концы с концами, считался если не хулиганом, то гопником, гопотой, ну, в лучшем случае полугопотой, и начал я половую жизнь, в общем, рано, летом после седьмого класса, ну да, на заливе на влажном песочке крепко выпили, и пока дружки спали, я пристал к Наташке из нашего класса, каких-то ожидаемых потрясений не испытывал, ну, потеря невинности, все такое, все говорят, прямо тебе взрывы миров, ничего такого, тусклая такая приятность в конце, ну да, пьян ведь был.

К слову, уже в школе, в старших классах было такое разделение: девочки, которые хорошо учились, дружили с умненькими мальчиками, ну, кто силен был в математике, или в языках, или в истории и хотел поступать в институты, а гопота дружила с гопотой.

Помню, я время от времени взбрыкивал, мол, почему такая несправедливость, говорят, у людей от рождения одинаковые возможности, да где же одинаковые, я же не виноват, что из простой семьи, мама — повариха, отец — сборщик, руки золотые, но поддающий, да если б меня с детства учили языкам, да музыке, да книжки хорошие покупали, я бы, может, тоже хорошо учился, но это пустые взбрыкивания, чтобы себя утешить, учился еле-еле, вот и весь расклад, значит, такие были умственные способности, и в институт я не поступал не потому, что бедный и дать нечего, а потому что чего ж рыпаться со сплошными тройками. Да я и в училище-то поступил с большим скрипом, будь я девочкой, меня бы не взяли, а там был недобор мальчиков на фельдшерское отделение.

Вот в училище у меня была вольная жизнь, по общим предметам, литература там, история, все такое, у меня были тройки, зато в медицине я был в первых рядах, и у нас не было особого разделения — вот этот из такой-то семьи, а этот из эдакой, на работе же во все времена было строго: свои фельдшера — это да, девочки из поликлиники, при которой наша «скорая» и расположена, тоже почему нет, но только не доктора — такой уж железный закон.

На разных «скорых» комнаты отдыха, ну, где кантуются медики, ожидая команды на вызов, расположены по-разному, где по половому признаку — мужчины в одной комнате, женщины в другой, а у нас по социальному признаку — доктора в одной, фельдшера в другой, и вот ты можешь по-дружески ущипнуть фельшерицу, или облапать ее, или примять, с визгом или без визга, но это в порядке вещей, и это по-дружески, но только фельдшер-придурок попытается лапнуть докторицу, с которой он ездит; к слову, из-за этих вот ущипнуть и облапать я и женился, потому что Света, моя будущая жена, проходила у нас практику.

Еще личный пример. Сколько я работаю, доктора всегда норовят спихнуть на меня свою работу. В армии я отслужил в десантных войсках, во Пскове, и был я фельдшером в ПМП (полковой медпункт), а командовал мной коротышка капитан Киселев, так каждое утро он говорил мне, ну что, Елисеев, ты осмотри больных, а я покварцуюсь, это у нас в маленьком кабинете кушетка стояла для кварцевания, так Киселев отодвигал лампу и ложился дрыхать до обеда — он с бодуна или после карт, но это ладно, и в армии, и на «скорой» про меня говорили «сильный фельдшер», нет, не хороший или умный, именно сильный, и когда к нам приходили доктора сразу после института, меня старались ставить в пару с ними, мол, у доктора опыта никакого, так сильный фельдшер прикроет, и меня поставили к Верочке Ивановне, да, так именно все ее называли, беленькая, тоненькая, и она нравилась мне, да, вот назвал имя Верочки Ивановны и сразу вспомнил случай, который она однажды рассказала мне.

Случай. Верочка Ивановна жила в общаге вдвоем с подружкой, которая поступила в институт после училища, и вот однажды подружка призналась, что на третьем курсе училища была беременна, и тоже жила в общаге, о беременности никто не знал, и когда дело дошло до шести месяцев, она сделала все, чтобы вызвать преждевременные роды, младенец был живой и даже пол определялся — мальчик (это как раз больше всего Верочку Ивановну и потрясло — что мальчик), потом подождала, пока ребенок помрет и сожгла его в печке, так никто ничего и не узнал, подруга потом доктором стала, по какой специальности, я не уточнял.

Да, так Верочка Ивановна, она нравилась мне, но ничего не умела, сама признавалась, что укол в вену ни разу не делала, не говорю уж про кардиограмму, и вот пока она не набила руку, месяц или два, я делал процентов девяносто ее работы, и мы были как бы друзья, и даже на ты, что, как известно, не принято, нет, доктор может тыкать фельдшерице, которая старше его на десять лет, это да, а фельдшер — никак нельзя, и вот однажды после вызова, где я уж как-то очень ловко выступил, я так легко руку опустил на ее плечо, и я почувствовал, как Верочка Ивановна напряглась, и я точно знал, что напряглась она от негодования, как это фельдшер, то есть черная кость, смеет ее касаться, и я все перевел в шутку, надо же подержаться за что-то хорошее, а то все старухи и старухи, но больше подобных попыток не предпринимал, более того, она стала называть меня на вы, и я ее, понятно, тоже.

То есть закон точный и свирепый: свои со своими, и каждый сверчок, и все такое, я потому все это долго рассказываю, что очень ясно чувствовал полную безнадегу своей влюбленности в Татьяну Андреевну, и ничего тут не поделаешь, распустился по такой вот жаре, и надо собраться, и знать свое место, нет, если ты самоубийца, можешь влюбляться в кого хочешь, вон один мой пациент рассказывал, что его жене нравится певец Леонтьев, и она кончает, когда он поет, с мужем же никогда, но это ее личное дело, ты же не придурок и должен знать свое место, хотя сознавать это горько, чего там говорить.