Дмитрий Притула - Факел (книга рассказов)

Дальше не очень даже понимаю, что со мной случилось, оглушение — да, отвага — тоже да, а только я правой рукой коснулся ее щеки и шеи, вот именно нежно коснулся, да и как иначе, если я был захлестнул нежностью так, что трудно было дышать, и сердце мое гулко колотилось, она тоже молча смотрела на меня, и на лице ее были удивление и жалость, да-да, именно жалость, ну, удивление, это я понимаю — каким отважным оказался этот лекарь, осмелился ни с того ни с сего коснуться ее, жалость — это тоже понятно, видать, прочитала на моем лице страх, что вот эта женщина сейчас шуганет меня, да, на лице ее были удивление и жалость, но не отстранилась, лишь молча смотрела на меня, и тогда внезапно сказал, люблю вас, Татьяна Андреевна, и руками развел, мол, пруд и люди кругом, я бы хотел встретиться с вами не случайно и в иных условиях, а вам это нужно, спросила, да, мне очень нужно, мне даже необходимо, поверьте, а вам? Тут она удивленно посмотрела на меня, не знаю, нужно мне это или нет, пожалуй, не нужно, даже точно — не нужно, а мне необходимо, иначе мне будет очень плохо, хорошо, я подумаю, в понедельник сеанс, и я скажу, да или нет.

Воскресенье было днем свидания с моим единственным сыном Севой, нет, не все воскресенье, а от завтрака до обеда, четыре часа, и, как всегда, Света спустила ко мне Севу, я, как всегда, ждал внизу у подъезда, ровно в два она здесь же встретит нас, наверх, в квартиру я не поднимался, почему — дело второе, я прижал к своему боку Севу, короткие выгоревшие волосы, облупленный нос, торчащие в стороны уши, я чувствовал, что он рад мне, и еще бы, полдня полной воли, что попросит, папа все исполнит, ну да, редкие свидания, в два, напомнила Света, и мы ушли.

Куда, спросил я, а куда, не мог принять решения Сева, да, а жара за одну ночь спала, подул ветерок и по небу пошли рваные облака, а в парк, говорю, там качели, карусели, мороженое, а можно и на пруд сходить, нет, в парк, сказал он решительно, там качели, карусели и мороженое, а можно, чтоб мороженое — разное, можно, можно, и, весело болтая, мы пошли в парк.

Играла музыка, плыли по небу облака, крутилась карусель, взлетали качели, но начали, и это понятно, с мороженого, а потом все было просто, Сева крутился на карусели, а я сидел на лавочке и следил, когда он проплывет мимо меня, чтоб помахать ему, потому что уж Сева махал как мог, и шапочкой, и двумя руками, еще он приставлял руки к губам и носу дудкой и чайником, а когда карусель останавливалась, я подходил к Севе, жал ему руку, поздравлял с успешным прохождением космических испытаний, шел в кассу за билетом, брал мороженое, какое скомандует сын, и мы переходили к следующему номеру нашей программы.

И покуда я сидел на скамейке, я все время помнил вот о чем.

Первое — моя семейная жизнь, она не завязалась, а почему, даже и не скажу вот так сразу, да, а почему? Я был простой фельдшер «скорой помощи» — вот почему, когда Света пришла к нам на практику, я уже пять лет после армии работал и, напомню, считался сильным фельдшером, и мне поручили быть ее наставником, дядькой, как сказала наша заведующая, и я в самом деле помогал, ну, учил, как пользоваться электрокардиографом, как укладывать сумку и все такое, и тогда Свете хватало, что я простой, зато сильный фельдшер, и мы ездили на концерты рок-музыки и в театры и почти не предохранялись, значит, допускали возможность семейной жизни, и в самом деле поженились, когда выяснилось, что в девятнадцать и, соответственно, в двадцать шесть лет предохраняться все-таки надо, мы и поженились, опускаю подробности, как-то: делать — не делать, ни в коем случае, первая беременность, опускаю также подробности свадьбы, остановлюсь на месте жительства.

Ну, обо мне речь не шла, если квартиросъемщик — сильно пьющий человек, поселились у Светы, да, а ее родители так и не полюбили меня, нет, чего не было, того не было, тесть зубр-компьютерщик, как раз по начавшимся новым временам только-только взявший разгон, и точно — в нынешнее время у него свое дело, и он очень и очень хорошо гребет, а теща педиатр, детский доктор, попросту говоря, но вот как-то там получалось, что ихняя Света заслуживает мужа и получше, чем простой, хотя и сильный фельдшер «скорой помощи», нет, вру, про «сильный» они ничего не знали, простой фельдшер, черная, значит, кость, да мало зарабатывающий, что правда, я лупил тогда по двенадцать суток, но все одно это были жалкие слезки и насмешка над общесемейным бюджетом, но главное, все знали, что уже никем никогда я не буду — только фельдшером.

Жизнь — довольно свирепая штука.

Нет, в нос моими заработками не тыкали, но я чувствовал, что они не считают меня существом развитым, а, скорее, существом малоразвитым, и я при теще и тесте обычно помалкивал, хотя поговорить люблю, и, считаю, законно, но существо малоразвитое и должно помалкивать.

Наша жизнь — жизнь контрастов.

Подробности, как-то: насмешки, презрительные улыбки, перегляд после какого-либо моего слова, я опускаю, было ясно, что долго не выдержу и надо снимать жилье, а только на какие шиши, да к тому же я начал раздражать и Свету, ну, при ней-то я мог поговорить от души, если законный муж, если люблю обобщить некоторые увиденные мною факты и вывести какую-либо теорию, а она стала внушать, что со мной скучно и что я зануда, сколько я мог терпеть, конечно, если б уже тогда у меня был свой прием, дело другое, но не было, и это обидно, когда тебя считают черной костью, существом малоразвитым, и это обидно, и тогда ты — зануда, и мне с тобой скучно, и если люди ошибаются, то надо ошибки исправлять, мирно разошлись, и что удивительно, как только я умотал, сразу перестал быть занудой, и мы остались друзьями, и с сыном встречайся сколько хочешь, только не у нас, это само собой, и сам не пойду, и мог забрать Севу на несколько дней к его второй бабушке, когда, конечно, второй дедуля ничего не принимал на грудь, а руки золотые.

Что еще сидело во мне, помимо соображений о семейной жизни, покуда кружились карусели, играла музыка и по небу плыли рваные облака, а во мне сидела, если можно сказать, некая смесь из радости и грусти, даже смешно говорить, отчего была радость, а оттого, что Татьяна Андреевна не сказала сразу нет, а еще подумает, да или нет, и уже это меня радовало.

А грусть — ну, это все понятно, она, конечно же, скажет нет, и тут не было сомнений, да что я ей, и кто я такой, конечно, не захочет встречаться, кто я, существо малоразвитое, а она учительница, и не просто учительница, а учительница литературы, я и книжек почти не читал, я и пишу с ошибками, на что не раз указывала наша заведующая, она сказала, вы в заявлении написали «заведущая отделения», а надо «заведующая отделением», ведь смеяться будут.

Этот воскресный день был хорош с утра и до обеда, потому что в два часа меня подстерегала неожиданность, мне не понравилось, что Сева, рассказывая о своих делах, несколько раз упомянул дядю Володю — Дяволодю, он их возил в какой-то парк на своей машине, и в парке были фонтаны, и здоровый дядька из чистого золота чуть льва пополам не разорвал, и я спросил у Светы, что это за Дяволодя завелся, хорошо, что ты спросил, сама собиралась рассказать, это наш доктор, да, а Света после развода перешла на «неотлогу» в Губино, очень хороший человек, он хочет усыновить Севу, ты не будешь возражать, буду, поскольку я покуда живой.