Дмитрий Притула - Факел (книга рассказов)

Словом, так. Поехала Анастасия Федоровна в отпуск и увидела, что буквально за год тетенька стала совсем старенькой и больной — сердце плохо бьется, ноги отекают и почти не ходят. Что делать? Вызвали брата, и они перевезли тетеньку к Анастасии Федоровне. Хотели дом продать, но передумали — а пусть стоит, летом когда-нибудь будем здесь отдыхать.

И родные сестры вновь соединились. Ну, все правильно, когда-то ты нас спасла, тетенька, теперь живи у нас.

Значит, что ж это получается? А это получается больница на дому. Ну да, две старушки, у одной сердце, у другой легкие. То одна начинает задыхаться, то другая, а то и обе разом.

Жили на зарплату Анастасия Федоровны и две старушечьи пенсии (нет, у мамки пенсия сравнительно сносная была, а у тетеньки уж очень какая-то странная).

Но что характерно, никому ни разу Анастасия Федоровна не пожаловалась: мол, заколебали меня мои старушки, совсем света божьего не вижу, ведь это на что приходится тратить свои вполне зрелые годы — на бессонные ночи, на обстирывание старушек.

Но нет. Жалоб не было. И что характерно и странно: в те годы Анастасия Федоровна была наиболее, что ли, веселой. Подумаешь, всю жизнь только и мечтала, а за кем бы это половчее поухаживать, чью бы это посудину ночную почище вымыть, на кого бы это остаточную жизнь положить.

Нет, чего там, клокочущая женщина. Можно сказать, вулкан и даже вечный двигатель. Излишне говорить, что по-прежнему всех мирила и всем помогала — ну, то самое, похороны, свадьбы. И что главное — всех непременно хотела успокоить.

Потому что к тому времени цены начали прыгать точнехонько до луны, и стал повсеместный стон — грабеж! Покуда нищета, но будет и голод. И конец света. И Анастасия Федоровна в такие разговоры непременно встревала: да где же конец света и голод, я вон помню послевоенную жизнь, да разве же тогда легче было? Или все говорят про конец страны. А я по радио слышала, что было время, когда нас совсем захватили поляки, так разве тогда легче было? В те времена, сказали, возле Москвы волки рыскали. Или еще говорят, после гражданской войны крысы к Неве на водопой толпами ходили. А разве сейчас волки рыщут, крысы ходят на водопой?

И главное, в ее утешениях всегда был такой веселый напор, что ей верили, да, мы выкрутимся, мы ничем не хуже других, а если брать не всеохватно, а чуть конкретней, то с мужем следует помириться, а с соседями надо не судиться, а посидеть совместно за праздничным столом, да с бутылочкой, да в полный надсад песенки попеть.

И вот оно что: на лице Анастасии Федоровны улыбка, а в глазах радость. Не тоска, заметить, как же мне с моими старушками по этой жизни прожить, чтобы малость, как бы сказать, не околеть, но именно что радость. То ли у женщины что-то не вполне с нормальностью головы, то ли из не совсем обычного материала сделано ее сердце.

Словом, так. Годы, что прожила Анастасия Федеровна со своими старушками, и были, сама говорила, наиболее счастливыми в ее жизни. Двух человек, всем говорила, любила в своей жизни, всегда хотела жить с ними вместе, и вот удалось.

Да, но счастье долгим не бывает, и это абсолютно каждому известно. Сперва отлетела мамка, а через два месяца за ней следом устремилась и тетенька. И все! Уж с этим-то не поспоришь. И снова одна.

И это, понятно, было большое горе. Потому что несколько месяцев Анастасия Федоровна была мрачной, не улыбалась и, что удивительно, с соседями в разговоры не вступала.

Вроде бы могла без труда вот какое утешение подсунуть: они ведь на то и старушки, чтоб отлетать, ну, чуть раньше, чуть позже, это все одно случилось бы, да, это горе, кто спорит, но зато ты теперь исключительно свободна. Но нет, женщине было трудно, видать, ей было маловато разовую помощь оказывать, как-то свадьба или похороны, ей, понимать надо, необходимо, чтоб близкий человек без нее никак не мог обойтись. И тосковала.

Ну да. Но нет. Если человек очень уж хочет надеть хомут, ему непременно повезет. Наденет, а как же!

Значит, так. Однажды Анастасии Федоровне позвонили из больницы и спросили, вы такая-то, да, я именно что такая, вы там-то живете, да, я именно там и живу, ой, вы нам как раз очень и нужны, пожалуйста, будьте дома, мы буквально сейчас подъедем. Ну, считайте, поздравить с Новым годом.

Да, а было как раз тридцать первое число и нерабочий день. Это Анастасия Федоровна хорошо помнит — когда позвонили, она как раз елочную ветку в вазочку ставила, Новый год, а как же, украсит веточку, ночью послушает куранты и малость посмотрит концерт.

Через полчаса звонок в дверь. В дверях незнакомые мужчина и женщина. Вы такая-то? Именно что. Тогда получайте, можно сказать, новогодний наш подарок. Отходят от двери, и Анастасия Федоровна видит носилки, а на носилках лежит некто покрытый желтым одеялом и черным пальто. Некто старый, небритый и незнакомый. Причем лицо явно мужского пола. Ну да, если небритый. У женщины естественный интерес, а чего это вы мне подсовываете незнакомых лиц мужского пола.

Одну секундочку, мы только носилки в квартиру внесем. Куда его, на какую именно койку? Да кто это, постойте? А это, женщина, ваш законный муж. Приди, приди, я твой супруг, песенка такая. Его к нам подбросили из Псковской области. Он там в больнице сколько-то полежал, а потом они к нам его спихнули — по месту жительства. А мы теперь к вам, уже не по месту жительства, а по месту прописки. В паспорте у него именно ваш адрес. Так что он не вполне бомж и имеет полное право на ваш прием.

Положили мужичонку на диванчик, забрали казенное одеяло и к выходу. Постойте, да я двадцать лет с ним в разводе и ровно столько же его не видела. Вот и хорошо, вот и разбирайтесь и любуйтесь друг на друга, а мы — люди маленькие, нам дан приказ ему на запад, ей в другую сторону. Так что сами разбирайтесь, где запад, а где другая сторона. И совет даем: он здесь прописан, вот вы его и оформляйте дальше. А куда хотите. Да участкового доктора позовите — пусть познакомится.

И ушли. Анастасия Федоровна осталась с незнакомым мужчиной. Который лежал на диванчике, где доживала жизнь тетенька, и криво улыбался. Анастасия Федоровна внимательно присмотрелась и только тогда узнала своего бывшего мужа. Ну, скажи что-нибудь. Но в ответ лишь робкое мычание. Ну, обозначь хоть, что ты умеешь. Ага, левая рука и нога хоть куда, хоть прямо сейчас побегут, правая рука чуть шевелится, а правая нога совсем неподвижная. То есть это называется паралич. Да какой он тощий, боже ты мой. И куда этого дядьку девать? Двадцать лет где-то болтался, и вот тебе здрасьте.

Но с другой стороны, все ж таки муж, хотя и бывший, это конечно. И на улицу ты его сходу не выбросишь. Живой ведь покуда человек. Тем более здесь прописан. И если так-то разобраться, было хоть что-то за годы, что прожили вместе? Хоть что-то хорошее было или нет? Ведь дите ожидали, ведь на что-то, видать, в жизни надеялись.