Дмитрий Притула - Факел (книга рассказов)

Да, на стене висела фотография отца, увеличенная с какого-то документа: выпуклый широкий лоб, коротко стрижен, выступающие, чуть блестящие скулы, но главное — глаза, черные, горящие глаза, глядящие тебе точнехонько в душу, как ты от них ни уворачивайся.

Как не любить такого отца: он погиб за родину, недостатков у него не было, и они никогда уже не появятся.

Странно вспомнить, но Таисия Павловна малость даже и ревновала: сын, перед тем как принять какое-то важное решение, долго смотрел на портрет отца, мамочка, потом скажет, я сделал то-то, сыночек, ты бы хоть с мамой посоветовался, все в порядке, мамочка. Я уже посоветовался.

Излишне напоминать, что время себе шло и шло, особых хлопот у Таисии Павловны с детьми, помимо, разумеется, бедности, не было, учились дети хорошо и самостоятельно определились с будущими профессиями.

Наташа стала Натальей Андреевной и учительницей русского языка и литературы (это обязательно вместе — учительница русского языка и русской же литературы).

Виктор закончил строительный институт, сколько положено отработал на дальней стройке, а когда вернулся, стал инструктором райкома комсомола, затем, минуя взрослый райком, его переместили на исполкомовскую работу, и к тому моменту, когда произошла история, о которой, понятно, будет рассказано, он руководил отделом не то по строительству, не то по коммунальному хозяйству. Не такой уж большой начальник, но и не маленький. А средний такой начальник. К тому же, излишне и напоминать, двигался по жизни исключительно самостоятельно.

И на момент, когда вот сейчас все и произойдет — раздастся звонок и войдет незнакомый мужчина в сером плаще, — Виктору было сорок ли один, сорок ли два, Наташе сорок, а их матери лет так под шестьдесят пять.

У Виктора двое детей, жена, трехкомнатная квартира. Таисия Павловна жила со своей дочкой Наташей, ее мужем и дочкой, своей внучкой соответственно, и тоже в трехкомнатной квартире.

Все! Расстановка сил дана. Дети еще не пожилые, но уже взрослые с прочным положением в жизни, мать уже пожилая, но еще не старая, хотя уже восемь лет на пенсии, это дети, надо сказать, настояли, чтоб Таисия Павловна бросила работу, ты в своей жизни наработалась, и свой заслуженный отдых ты заслужила.

Да, вот тут раздался звонок, и вошел пожилой мужчина в сером неновом плаще, в серой же шляпе, худой и сутулый.

То ли случайно в доме был Виктор, то ли его срочно вызвали, когда пришел мужчина в сером неновом плаще, это неважно. Также неважно, где в этот момент находились муж и дочь Наташи, в этой комнате или в двух других (может, на даче были, хотя какая дача: если человек в плаще, значит, осень). Это неважно, поскольку дело касалось только Таисии Павловны и ее детей.

Мужчина вошел в дом, повсматривался, силясь узнать, в лицо Таисии Павловны, внимательно посмотрел на Наташу и Виктора и вот тут тихим дрогнувшим голосом сказал: «Тася, это я». То есть это был ее муж, погибший, как известно, лет тридцать пять назад. Да, можно представить изумление Таисии Павловны. Но, женщина силовольная, она не упала в обморок, а только спросила глухо: «Андрей, ты?» Это что? Это картина известного художника «Не ждали». Девятнадцатый примерно век.

Нет, это даже и странно: вернулся муж, а Таисия Павловна словно бы окаменела, и она не рванулась к мужу в беспамятной радости — вернулся, вернулся, и дети, видя, что мать признала их отца, не бросаются к этому пожилому дяденьке, но молча ждут, что же будет дальше.

Да, а что же будет дальше?

То есть все молча ждут объяснений: чего это ты вдруг живой, чего это столько лет не объявлялся, но главное, чего это ты объявился именно сейчас?

Вот и объяснение. Тася, дети! Я перед вами виноват, и мне нет прощения. Таисия Павловна потом вспоминала, что Андрей глазами что-то искал на полу, видать, заранее сказал себе: приду в бывшую семью и бухнусь на колени, но что-то удержало его, и он не бухнулся.

Я виноват перед вами: я живой, я вас предал, и нет мне прощения.

И этот пожилой незнакомый мужчина рассказал невероятную историю, которой, конечно, быть не могло, но, пожалуй, именно по этой причине она как раз и была. Пожалуй, на войне, как и в жизни, все бывает.

Значит, так. Отец полюбил на фронте другую женщину — связистку ли, медсестру, — это неважно. Да, он ее так полюбил, что ни в коем случае не хотел с ней расставаться. Ладно. Ты не хочешь расставаться с этой женщиной, ладно, но у тебя другая семья, так будь человеком, разведись. Погляди малым детям в глаза — я оставляю вас в эти разоренные годы и ухожу в новую, надеюсь, в счастливую жизнь. Но нет! Нет!

Начальник штаба (или кто там, на войне, оформлял похоронные документы) был его близким другом, и вот отец уговорил его послать семье похоронку. Вскоре начальник штаба погиб (он погиб всерьез), так что и свидетелей подлога не осталось.

А их отец после войны уехал на родину новой жены, где и прожил эти долгие годы.

Нет, правда, невероятная история. Подлянка имела место, потому-то дети не бросились отцу на шею, а жена не прибилась к груди мужа.

Да, можно понять чувства Таисии Павловны, обманутой, брошенной жены, и если б она сказала, уж лучше бы ты погиб в сорок пятом, тоже ее за это не осудишь, но она этого не сказала.

Можно понять и разочарование Виктора: всегда советовался со своим отцом, героем войны с молодым выпуклым лбом и горящими глазами, а он оказался дешевым обманщиком.

И потому Виктор спросил в том духе: почему вы пришли не раньше, когда мы нищенствовали и голодали, почему сейчас?

То есть он обозначил ясное понимание: человек жил себе и жил, и все было у него, видать, неплохо, а ближе к старости, когда стал нуждаться в посторонней помощи, вспомнил про детей: дети, вообще-то говоря, обязаны помогать своему отцу.

— Нет, — сказал отец, — у меня жена и сын, и все в порядке, мне от вас ничего не надо, кроме одного: вы должны знать, что я не убит и предал вас.

Объяснил, почему пришел каяться именно сейчас: год назад перенес инфаркт, и, случись что, я умру с этой тайной. Мне жжет душу. Да, так и сказал — мне жжет душу. Раньше терпел, а вот теперь не выдержал. Хорошо понимает: простить его нельзя, да он и не рассчитывает на прощение, и повторил: у него одно желание, причем нестерпимое, — все рассказать о себе.

Теперь чтоб совсем коротко. Простить нежданного гостя так и не простили, да и он об этом, напомнить надо, и не просил, приглашали ли его чаю попить, спрашивали, есть ли ему где ночевать, — неизвестно. Может, и спрашивали, а он, к примеру, сказал, ему уже сегодня уезжать, и вот он, билет на обратную дорогу.

Потом он пришел на Витебский вокзал, устроился на свободной скамейке, вдруг в сердце как ножом ударило, он лег на скамейку и изготовился умереть.