Дмитрий Притула - Факел (книга рассказов)

Но умереть не дали. Кто-то вызвал «скорую», и человека увезли в больницу Костюшко.

Это отец.

Теперь дети. О чем говорили они после ухода отца, сказать затруднительно. Известно только, что они договорились никому ничего не говорить. Все по-прежнему: наш отец геройски погиб в сорок пятом. А кому интересно знать, как было на самом деле? Потому-то и затруднительно сказать, жалели ли они, что не простили отца, более того, отпустили, а если прямо говорить, выперли на улицу. Ну, с Виктором все более-менее понятно: мужчина он строгий и принципиальный, и такой человек предателей не уважает, ему, может, что предатель семьи, что шпион своей родины — все одно, а вот что говорили женщины, догадаться сложновато: все-таки дочь, к тому же учительница как русского языка, так и русской литературы.

А отца их увезли, значит, в Костюшко и поместили в палату, где человек как раз как бы в невесомости между жизнью и смертью. А когда выяснилось, что человек к жизни поближе, его перевели в обычную палату и позвонили Таисии Павловне, мол, ваш бывший муж лежит в такой-то палате, и мы звоним исключительно по его просьбе, поскольку в городе у него, кроме вас, никого нет, а вот второй инфаркт как раз есть.

И Таисия Павловна поехала в эту больницу, и ее Андрей лежал в углу большой палаты, бледный, с почерневшим лицом, но, когда он увидел бывшую свою жену, лицо его вспыхнуло вот именно отчаянной радостью, он даже попытался приподняться, но мешала капельница.

Ну, какие-то, видать, суетливые разговоры, их разве вспомнишь подробно, тем более много лет спустя, — я знал, что ты придешь, так и решил для себя, если придешь, то я хоть как-то прощен и тогда уходить не так страшно, да лежи ты, простила я тебя, ты только не волнуйся, это для сердца неполезно. Видать, как-то вот так.

И она села рядом с его койкой, и она взяла в руки его свободную от капельницы руку, и они тихо разговаривали, сперва, пожалуй, на ощупь, вновь узнавая друг друга, а уж потом торопясь выговориться, законно опасаясь, что вскоре этот разговор прервется навсегда.

И все дни, что Андрей лежал в больнице, Таисия Павловна ездила к нему и выхаживала его.

Потом удивлялась, как быстро были вытеснены годы, что они жили порознь, вот он ушел на войну, и вот он сразу на больничной койке, и чтоб заполнить эти отлетевшие неизвестно куда сорок лет, Таисия Павловна рассказывала, как они жили без него: знаешь, Андрей, у нас очень хорошие дети, они тебя очень любили, и ты для них всегда был примером.

А ты второй-то раз выходила замуж? Что ты, я же очень тебя любила, я даже и представить не могла, что кто-то, помимо тебя, будет со мной рядом. Не поверишь, я даже позабыла, что ты ведь не очень-то любил меня и женился только потому, что я ожидала Виктора, ну да, в памяти остается только хорошее, вот я всю жизнь и вспоминала, что до войны мы жили исключительно дружно и согласно.

А ты-то, ты-то хорошо жил без нас? Да, Тася, врать не буду, я жил хорошо со своей семьей. Да, Тася, все было бы нормально в моей жизни, если б не грех предательства. Ты мне поверь, этот грех жил во мне всегда, но после инфаркта — это я уже говорил. Объяснить не могу, но мне важно было, чтоб ты и дети знали: теперь я ко всему готов, если что-то со мной случится, приедет сын и заберет меня. Я даже доктору наперед заплатил, чтоб он вызвал сына.

Да, радостно, значит, ездила в больницу, сидела с Андреем с утра до вечера, и, что самое странное, потом, много лет спустя, она признавалась, что эти дни и были самые счастливые в ее жизни. У нее как-то получалось, что всего более она любила не того, молодого, с горящими глазами, не послевоенного, какого она не знала вовсе, а бледного, с впалыми щеками и черными подглазьями, и именно этого она будет любить до конца своих дней.

Когда Таисия Павловна в очередной раз поехала к Андрею, ей сказали, что ночью он умер. Пошел в туалет и там рухнул. Сына уже вызвали. Говорим больным, говорим — нельзя вставать, но нет. Да, горе.

Осталось рассказать самую малость. Таисия Павловна скрывала от детей, что ездит в больницу: боялась, что они ее неправильно поймут, и она обидится. И была неправа. Когда Таисия Павловна сказала дочери, что вот вчера умер папа, та обиделась: я бы съездила к нему, я сказал бы, что прощаю его. Может, ему стало бы легче.

Сложнее с Виктором. В новейшие времена он удачно спрыгнул с исполкомовской работы, открыл строительный кооператив, который вскоре перерос в строительный комбинат. Дела у Виктора идут хорошо. И когда мать напоминает, что отца пора бы простить, вон сколько лет прошло, пора мириться, Виктор отвечает: не понимаю, о чем речь, нет у меня никакого отца, мой отец погиб в сорок пятом, защищая мир от гибели, и другого отца у меня не было.

А в самом деле, зачем богатенькому человеку кого-то прощать? Это пусть бедненькие друг друга прощают. А богатенькому человеку никого не надо прощать.

В одном очень большом городе, на широком проспекте, неподалеку от центра в автокатастрофе погиб мужчина. И это был, если судить по похоронам, замечательный, видать, человек. И друг этого человека был в таком горе, что пообещал, мы тебя, Федя (или Серега), похороним по самому высокому рангу.

И друг решил поставить гроб на том самом месте, где человек погиб, то есть посредине проспекта. И провожающих было столько, что они начисто перекрыли движение. И все больше молодые люди со стриженными затылками и накачанной, просто-таки железной мускулатурой.

Милиция это стерпела, что можно понять: прощаются быстро, пробка на полчаса, тем более молодежь любила погибшего и на уговоры все едино не поддалась бы — эта молодежь понимает только язык господина Калашникова, почетного гражданина города Ижевска.

Дальше так. Память — дело святое, и она непременно должна быть обозначена. И друг поставил на месте аварии памятник, временный, понятно, из дерева, но покрашенный под бронзу, — погибший сделал шаг вперед, а правую руку приложил ко лбу на манер козырька. Словно бы он космонавт какой. Словно бы интересуется, а что там, к примеру, за горизонтом. Со временем, конечно, поставим памятник постоянный, из настоящей бронзы. Да, но охрану из молодых крепких пареньков поставили уже сейчас.

Напомнить надо, середка проспекта и мешает движению, и не дай бог кто-нибудь заденет охрану или, что еще хуже, опрокинет деревяшку, и милиция начала уговаривать малость переместить памятник.

И друг согласился. Памятник поставили на тротуар, прямехонько против того места, где погиб Федя (или Серега). И вот теперь днем подле человека, заглядывающего за горизонт, ходят два милиционера, чтоб прохожие случайно не задели памятник, а ночью, когда милиция отдыхает или занята другими делами, в почетном карауле стоят молодые ребятки с железной мускулатурой и стриженными затылками.