Елена Щетинина - Мир Стругацких. Рассвет и Полдень (сборник)

– …если достану билет.

– Виталий Федорович… – почти простонал Борис. – Кто мне говорит о билетах?

– Борис Янович, я просто чиновник. Распорядитель. Вроде завхоза.

– А в Туме будете ловить попутку?

– Как получится. Кроме меня, нужен еще кто-нибудь?

– Бокс, перчатки и врач из спецполиклиники.

– Все так серьезно?..

– По крайности, заметно. Но какие меры принимать – решать вам.

Из всех сотрудников Эрмитажа у него был самый долгий больничный лист. Настолько долгий, что Маше с Гришей разрешили жить при госпитале в Подмосковье сколько потребуется. Все-таки особый случай – первый человек, побывавший в космосе, хоть и на чужом корабле. Забота, внимание и круглосуточный уход.

Что пережила Маша за полгода, пером не опишешь. Даже тем пером, которым она дала подписку о неразглашении. Потому что любимый – рослый мужчина весом под девяносто кило, – медленно таял у нее на глазах.

Для Гришки, тогда несмышленыша, Виталий Иванов создал впрок легенду о том, как его папа скитался в таджикских горах две недели – без еды, воды и оружия. «И дошел до Камчатки, – с усмешкой прибавил Борис позже, – где его – холодного, голодного, небритого, – подобрали офицеры. И не засчитали всесоюзный рекорд пешего туризма».

Так или иначе, старания военврачей тоже увенчались, и на отметке 47,5 кг пациент очнулся. По белорусской поговорке – «Как с креста снятый».

Помимо радости родных и массы новостей, Бориса ждало заключение об инвалидности. Закон есть закон. Вот эта бумага его больше всего возмутила. Какая инвалидность? Руки-ноги целы, разум ясен, впереди работы непочатый край – и при этом жить на иждивении у общества?

«Место работы, оклад – все сохранится. Получите премию. После санатория вернетесь в Эрмитаж, в свой отдел Средней Азии…»

«Послушайте… Я единственный, кто контактировал с пришельцами. Пусть даже это неживые автоматы. У меня уникальный опыт, новые знания… наконец, я ученый! Какая премия? зачем она?.. Я прошу, нет – я требую, чтобы меня включили в комиссию по делу о пришельцах. Пусть младшим научным сотрудником, пусть практикантом, но я должен посвятить себя этой теме. После всего снова заняться черепками и монетами эпохи Сасанидов – лучше б тогда не просыпаться!»

Может быть, они хотели убедиться, что он не отступит. И он настаивал. Откуда силы взялись у дистрофика? Сперва лежа, затем сидя, до изнеможения строчил докладные записки, излагал концепции присутствия пришельцев, гипотезы об их стратегии и тактике. Где-то все это читали, копировали, пересылали с фельдъегерями в конвертах с грифом «Строго секретно». После высадки пришельцев мир изменился, жить по-старому стало невозможно, пора было менять свою собственную стратегию.

«Создается новая служба – МАЭ, многоцелевая археологическая экспедиция. Хотите участвовать, Борис Янович? Разведки, раскопки, наблюдения – весь перечень полевых работ. В плане учтены и ваши записки…»

Поиск вели несколькими отрядами – Верхневолжская низменность, Псковская, Марийская, Мещерская, еще Барабинская степь в Сибири. Важных находок было множество, но – исторических, не инопланетных.

Семи лет МАЭ не исполнилось, как труды дали плоды.

Вернее, один плод, но он стоил всех усилий и затрат.

И на этой бесценной находке девчонка из Чарусского таскала авоськи с бакалейными товарами!

Не доезжая Первомайского, поезд высадил последних грибников; сошел и Лозовский. Сумки – каждая по полпуда, да и рюкзачок не легонький, но сегодня Борис ноши не замечал, а ноги сами отмахивали шаги по тропке, ведущей к мосту через Кадь.

Собственно, он и тропы под ногами почти не замечал. О таком приподнятом, летящем настроении поэты говорят – «Он шел, окрыленный». Золотой солнечный свет, зеленый блеск листвы, бодрящий ветерок с терпким духом нагретой смолы – все вдохновляло, побуждало идти быстрее, едва ли не лететь.

На душе кипело – да! да! Наша взяла! Все планы сложились, как следует, и дали результат! Значит, не зря пробивал идеи о прежних посещениях Земли пришельцами. Они были! Их не могло не быть!

Идти было всего ничего, но в груди так теснилось, так пело – а разделить радость не с кем! – что Борис стал напевать вслух:

Миновав бурую от торфяных соков тихую Кадь, он увидел вдали строения коммуны, представил, как будет раздавать гостинцы, и завел другую песню, больше подходящую отцу семейства с полными сумками:

На щите объявлений при въезде ему попался яркий плакат ручной работы: « Премьера – комедия «Операция Ы и другие приключения Шурика», спортплощадка, в 19.00 ». Уже здесь! Едва в столице отгремела…

Вдоль порядка Обороны тянулись двухквартирные дома с цветущими палисадниками. Над шиферными крышами ненамного возвышалась только школа – она же клуб и зал собраний, – а над ней мачта антенны. Дать каждой коммуне любительскую радиосвязь – план партии и ДОСААФ, просто не всех сразу удается обеспечить. На отшибе, за околицей, глухо жужжал цех топливных гранул, а от гаража слышалось прерывистое тарахтение – похоже, не уймется ребятня, пока не смастерит свой мотоцикл на дровяном ходу. Самоделкины!

– С возвращением! С приездом, Янович! – окликали его то и дело, а девушка-практикантка, бывшая по графику стряпухой, даже напомнила Борису старое прозвание: – Добрый день, пан шеф!

Как ни хотелось ему сразу пойти домой, первым делом зашел в школьную кладовку:

– Принимайте шоколад. Где взял? Купил. Лучший, пилотский – горький, колотый. Сегодня же всей малышне на ужин по куску. А старшим – когда заслужат и на мотоцикле хоть до Курши доберутся.

– Все им сразу – и кино, и шоколад, – ворчала кладовщица. – Видели – нынче передвижка приезжает?.. Борис Янович, ну куда столько бульонных кубиков? У нас же запас.

– С археологами делиться. Я их знаю – с головой уйдут в раскоп и все забудут; спасибо, если хлеб с луком возьмут. А так – есть костерок и котелок, будет и супчик.

Облегчив сумки, к дому Борис едва не бежал. Кто-то уже сообщил Маше о его приезде, и она вышла навстречу из калитки, с улыбкой любуясь им:

– Ну, здравствуй, здравствуй, лягух-путешественник… Что нового в Москве, кого видел? Все мои посылки передал? Обед еще теплый, идем к столу. Я тебя ждала…

Только в прихожей, оставшись наедине, они поцеловались – крепко, как смолоду.

– Гришка где, в гараже? – спросил он, моя руки.

– Какое там! Увязался с практикантами в их яму… Надеешься, он в переломный возраст переломится и станет технарем? Ой, зря. От книжницы и землероя инженеры не родятся. И я стараюсь его к технике склонить, да все впустую – лирик, не физик растет. Куда вот он, скажи, пристроится в нашу эпоху железяк?..