Ирина Щеглова - Магия

На следующий день больному легче стало, а ведьму мы с Натальей на перекрестке увидели. Бессильна она перед колдуном оказалась, свое зло назад получила, вот и отплясывала.

Если человек поддался, повлекло его по этой дорожке, отказаться будет ой как трудно!

Уйти ведьме просто так невозможно. Себя и всех измучит, но пока не передаст свой «дар», не отпустит он ее на покой, если вообще возможен покой для ведьмы…

Потом я заболела корью. Лежала в большой комнате на диване и боялась смотреть на себя в зеркало. Мне казалось, что эта красная сыпь, покрывшая кожу моего лица и тела, не сойдет никогда, и я на веки вечные останусь некрасивой и не смогу больше гулять с подругами на улице, бегать на реку, и никто не станет меня такую любить. Я горько плакала, укрывшись с головой одеялом.

Но возвращалась Клавдия с работы, приносила кульки, полные бордовыми крупными вишнями, садилась у моего изголовья на стул и принималась утешать меня, рассказывая свои удивительные истории.

– Пошто тужишь? – улыбалась Клавдия, гладя меня по лохматой голове. – Вот мы сейчас тебе косу причешем, и станешь ты красавица-раскрасавица!

– Да! – ревела я. – А прыщики?

– А что прыщики? – удивлялась Клавдия. – Через три дня их – тьфу! Как не бывало!

– Ты откуда знаешь? – сомневалась я.

– Так все ж болеют; сначала эта краснота, потом она сходит, словно и не было ничего, – объясняла Клавдия.

– Да! А вдруг это ведьма наколдовала? – не унималась я.

Клавдия насторожилась:

– Ты разве брала у нее чего?

– Не-е-ет, – испуганно ответила я.

– Тах-то! – успокоилась Клавдия. – Нельзя у ведьмы ничего брать из рук, и из дома ее ничего выносить нельзя.

– Почему?

– Потому, – строго глядя на меня, пояснила Клавдия, – ведьма сабе замену ищет. Уйти ей просто так невозможно, вот и смотрит она, кому бы свое проклятие передать. Только найдя сабе замену, сможет ведьма покой обрести, если вообще возможен для нее покой… Ишшо когда я маленькая была, жил тут у нас один колдун, все никак умереть не мог; мучилси, страсть! Когда отходил он, к яво дому подойти боялись, штоб ненароком не попасть под раздачу, значить. Вся явоная избушка ходуном ходила, так он кричал. Вот ведь – мука какая! И воды подать некому; куды, какой страх! Неделю тах-то промучилси, а потом сквозь трубу дым черный как повалить! И огонь, прям сквозь крышу! Стало, пришел хозяин-то за ним… Так и сгорел… Помнишь, Натуся?

– Помню, как не помнить, – соглашается сестра…

Наталья мне двоюродной бабкой приходится. В семье она старшая, грамоты не знала, замуж так и не вышла, а ребеночка родила себе от пришлого мужика. Вдвоем с сестрой Клавдией они и воспитали Шурку.

Дядька мой – красавец, белокурый, голубоглазый, росту в нем под два метра. Везде первый, в школе лучше всех учился, а после окончания школы поступил в Тамбовское летное училище и стал летчиком-инженером. Стал, да ненадолго. Запил. От полетов его отстранили, перевели в диспетчеры. Командование уговаривало лечиться, но он не согласился, обиделся, домой в деревню к матери уехал.

– Это она сама его и испортила, – шептались соседки, – сдела ла ему, чтобы с ней остался. Вот он и остался, до самой своей смерти, так ни на шаг от нее и не отошел. Смертным боем бил, а Наталья все жива, высохла, в чем душа держится, всех схоронила: брата, сестер и сына…

– Ведьма она, – твердил Шурка. – Уж кому знать, как не мне. Ведьма и есть. Сама мне подливала, чтоб я от дома никуда. По рукам и ногам скрутила. Она и вас всех родственничков похоронит, посмотрите!

Грозил, а сам умер, не дожив до пятидесяти. В местной забегаловке захлебнулся пивом.

Наталья поставила на могиле сына гранитный памятник.

– Шурка летчик был, он гордилси, – приговаривала.

Весь дом у Натальи увешан образами, она исправно посещала церковь, постилась истово…

– Погадай мне, Натусь.

– А и давай, пораскину…

Затертые до бахромы карты аккуратно раскладываются сухими, коричневыми, не женскими руками. Много этим рукам на своем веку поработать пришлось… Вот, туз пиковый лег «на сердце», валет пик «под сердце»; и еще чернота: девятка с дамой.

– Удар мне, что ли? – спрашиваю.

– Да где? – спешно оправдывалась Наталья. – Нет никакого удара. Тута табе любовь с постелей и королей марьяжных, эвона, целая куча. Женихов-то… Известие получишь денежное, – она говорила, а сама посматривала на меня, быстро-быстро. – Аль понимаешь расклад-то? Кто научил? – спрашивала настороженно. И ее птичья лапка с пергаментной кожей будто ненароком смешивала карточный крест.

Да уж, знаю. Родная кровь. Клавдия выучила.

– Я дюже хорошо по картам вижу, если кто потерял чего или украли. Сразу скажу, где искать, – хвасталась Наталья. – А сны знаешь разгадывать? – неожиданно обратилась она ко мне.

«Началось! Предупреждали же! – с опозданием спохватываюсь я. – Сейчас начнет про непутевого Шурку рассказывать, как летала с ним по небу».

– Нет, не понимаю я в снах. И карт в руки не беру, зарок дала.

– И правильно, грех это, – соглашается Наталья. – Я вот жизнь свою всю прогадала и сабе, и Шурке свому, – вздыхает она. – Клавдия сны хорошо разгадывала. Бывало, спрошу чего, она вмиг расскажет.

Клавдия, младшая сестра Натальи, не только разгадывала, она еще и видела вещие сны. Еще смолоду великая сонница была. Иногда, разговорившись, увлекалась и рассказывала:

«Когда нас, молодежь, в комсомол загнали, я все видела во сне поле большое и двое мужчин высоких: один белый, а другой черный; к ним людей длинная вереница движется, и делят они тех людей между собой. Так-то делят, а некоторые посередке остаются. Я тоже к белому было собралась, а он: «Нет, – говорит, – подожди». И осталась я ни с тем, ни с этим.

Во время войны Воронежский авиационный завод эвакуировали. Перед эвакуацией я комсомольский билет и другие документы зарыла в саду, в жестяной коробке, было нам дано такое распоряжение.

Когда вернулась да нашла свою коробку, а там истлело все. И в ту же ночь белый меня к себе поставил… Более-то я никуда не вступала, а документов никто не спросил, война все скрыла».

Как-то умерла соседка Клавдии, а они подружки были. Клавдия в отъезде была, и старушку без нее схоронили. Клавдия как приехала, так к родственникам побежала:

– Рассказывайте, как схоронили, в чем?

– Все, – говорят, – честь по чести: и платье, и платочек, и тапочки…

– Эх, жаль, что я не видела, не проводила, – сокрушалась Клавдия, все боялась, что подружку не так обрядили, что будет она обижаться.

Ночью проснулась Клавдия, вроде позвал ее кто. Подошла к окошку, а там дедушка седенький стоит, в платье, как у попа, борода длинная… Смотрит на Клавдию и спрашивает:

– Ты, раба божия, хотела посмотреть, как твою подругу без тебя обрядили?