Петр Мохирев - Ссыльный край

Ливень перешёл в спокойный моросящий дождик, ветер тоже притих, лишь вдалеке слышались отдалённые громовые раскаты, да в окна были видны вспышки зарниц. Анна, облокотившись на стену, расчесывала волосы.

– Спать совсем не хочется, да и волосы ещё не высохли. Эх, сейчас бы с нашими в деревне погулять, да и ребятишек своих давно не видела, уже полтора месяца мы здесь с коровами.

– Слышь Аня, всё тебя хочу попросить, расскажи, почему у тебя семейная жизнь не получилась, ты ведь такая ладная вся, красивая, правильная, а с мужем жить не получилось. Всё равно же мы с тобой сейчас не уснём, в деревне разное говорят про тебя, что бил тебя парень, потом из дому выгнал.

– Да никто меня не выгонял и пальцем он меня не тронул. – Анна надолго задумалась, уставившись в нижний угол полога и машинально работая гребнем, Евдокия терпеливо ждала.

– Понимаешь, Сашка Матвеев вроде бы хороший парень, и симпатичный, и работящий, но не смогла я с ним жить. Мы познакомились с ним на плотбище, мне тогда двадцать один год был, нас направили с Осиново вместе с конями на лесозаготовки. Лес вывозили на берег Дубчеса, в половодье его потом сплавляли в Енисей, а сосняк такой крупный валили, что мы его никак сами не могли на сани наваливать, вот нам и помогали мужики, там я и познакомилась с ним. Всю зиму работали вместе, жили на плотбище в бараках, вроде понравились друг другу. Весной и поженились, свадьбы не было, жил он на Стрелке с родителями, только уж сильно бедно его семья жила, порой, на стол поставить нечего было. Я переехала к нему, только не могла в его душу залезть, не раскрылся он мне. Придёт с работы, чай попьёт, гитару на плечо и гулять в деревню. Когда я пыталась поговорить с ним, он уставится взглядом в землю и молчит. Вроде и не пил сильно, и на стороне никого не было, я бы это сразу почувствовала, а все вечера проводил с друзьями. Видать не отпустили они его ко мне, друзья дороже оказались жены. Придёт с вечёрки, гитару повесит на стену, разденется и спать. А я спать не могу, лежу рядом и плачу. Потом как – то я насмелилась и у его матери спросила, долго ли так Саша будет гулять по вечерам, а она отвела взгляд в сторону и сказала, что видать не люба я ему. Я и сама видела, что не любил он меня, да и я его видать не любила, хотя и пыталась с ним наладить семейные отношения. Были молодые, все молодые женятся, ну и мы поженились, а совместной жизни не получилось. Прожила я у него зиму, по весне тётка моя пришла из Ворогово меня попроведовать, посмотрела, как живу, от слёз вся высохла, да и забрала сразу же к себе. Я уже беременная тогда была, провесновала у тётки в Ворогово, а с первой лодкой домой приехала. Вот так и родился у меня Вовка. Сашка же как – то мне и не вспоминается и не тосковала об нём нисколечко. Наоборот дома полной грудью вздохнула, а Вовку своего люблю, и он меня любит за отца и за мать, ему уже четыре года, непоседой растёт, с улицы домой не загонишь.

– И что Сашка тебя обратно не звал?

– Не ка, я весну-то у тётки жила, так он ни разу и не пришёл ко мне, наверно это и к лучшему, так легче отвыкаешь от человека и переносишь разлуку.

– Может и правда к лучшему, только мальчишка без отца растёт, зато Леонида поди часто вспоминаешь?

– Да, Лёню я никогда не забуду, у нас с ним была любовь, настоящая, если ты хоть когда-нибудь любила, то ты меня поймёшь, он служил в морфлоте, после войны уже, и приехал в деревню в форме, красивый такой, высокий, стройный, девчонки головы прямо таки от него теряли, а он смотрел только на меня. Ты сама знаешь, я девчонка – то боевая, сидеть сложа руки не люблю, и другим не даю, что на работе, что на вечёрках. Боевая комсомолка. В художественной самодеятельности самая активная была – и песни пела, и в пьесах мне всегда главные роли давали, а как танцевала я, что вальс, что фокстрот, что польку – бабочку и чечётку плясала без устали. Ну и закрутилось у нас с ним. Уйдём после вечёрки и гуляем по берегу Речки, и так незаметно время пролетало, раз и уже светает, домой бежать надо. Он всё время заглядывал в мои карие глаза и говорил, что утонул в них и круг спасательный ему совсем не помогает. И ещё он говорил, что я его торпедировала прямо в самое сердце. Он любил прижиматься к моим волосам и говорил, что они пахнут весенними цветами. – Анна снова надолго замолчала, потом встряхнула головой, посмотрела на подругу и тихо продолжала. – Я млела от таких слов и совсем голову потеряла. Мама не запрещала мне гулять, наверное видела какая счастливая я приходила со свиданий. А вот его родители сильно взбунтовались, как узнали о нашей любви. Мать его так сразу и заявила – тебе что, девок нету в деревне, на бабе собрался жениться, она же с ребёнком, не бывать свадьбе и всё. Его мать с моей мамой хорошими подругами были, а тут и ходить она к нам перестала совсем. Вовке – то моёму уже третий год тогда шёл. Так и не дали нам сойтись родители его и вскоре уехал от меня мой Лёня, обиделся на весь белый свет и уехал, говорят где-то на Урале осел, на большом заводе работает, где машины строят. Я же осталась беременной, его мать как узнала про это, так сразу опять к моей матери пришла и настаивала, чтобы я аборт сделала. А мы с мамой посидели, поплакали и решили – раз так, то я им тоже назло сделаю и рожу.

Схватки у меня начались в апреле, днём, дома тогда никого не было, все были на работе и пошла я потихоньку в больницу сама, там медсестрой тогда работала Мария Николаевна, подружка моя. Подошла к больнице, а там замок на двери, я сразу же поняла, где она, конечно в клубе на спевках, к майским праздникам готовятся. Санитарка Мария Куприяновна видать по своим делам домой утянулась. И потопала я потихоньку в гору ко клубу, как схватки отпустят, так иду, ещё и поторапливаюсь. Подошла ко клубу, там дверь открыта, Мария Николаевна как увидела меня ещё на улице, так сразу всё поняла и бегом ко мне. Ну, говорит, коль на горку зашла, то под гору тем более спустишься, и побежала скорее готовиться роды принимать. Вот так и родился мой Феденька, скоро уже полтора года будет ему. Скучаю я по ним, знаю, что с мамой, под присмотром, а всё ровно скучаю. А Лёню я всё жду и жду, и мне кажется, что он ко мне всё равно вернётся.

Рядом, уткнувшись в подушку, громко всхлипнула Евдокия.

– Дусь, ты чего?

– Не знаю, что – то у нас в жизни всё не так Аня.

Аня не выдержала и тоже расплакалась, крупные слёзы катились по щекам одна за другой и она их не вытирала.

– Никогда я никому о своей жизни так не рассказывала, а перед тобой вот почему- то разговорилась.

Дождь успокоился, ветер тоже, лишь слышно было, как в сотни голосов с другой стороны полога пищали комары, они обсуждали очевидно, свою жизнь, комариную…

Самоловы они поехали проверять на следующий день, как поставили. Ставить пришлось наугад, знали, что мужики здесь иногда осетров ловили, просто выехали на середину протоки, спустились пониже избушки, примерно до середины острова, здесь он постепенно уходил от каменной стороны и протока расширялась. Поставили ловушки возле огромного бурлящего камня, по самолову с каждой стороны. Евдокия была постарше, посильнее, она и работала с самоловами, Анна же сидела в лодке на задней беседке и правила маленьким рулевым веслом. Она иногда ездила с отцом на самоловы и теперь подсказывала подруге, что и как надо делать. Якоря сделали сами. Днём, после того, как управились с утренним надоем, съездили на каменную сторону, подобрали два тяжеленных камня – плиты, здесь округлых камней совсем мало, в основном плоские, похожие на плиты, их и брали на якоря. Вырубили из черёмухи лапы, то есть часть ствола, с отходившими от них толстыми ветками, ствол наполовину стесали топором, ветки отрубили подальше от ствола и их концы заострили. Потом две лапы уложили стёсанными сторонами по обе стороны камня и крепко накрепко стянули их проволокой с обеих сторон. Получился тяжёлый якорь, с торчащими в стороны толстыми заострёнными ветками, которые на дне под нагрузкой запахивались в грунт. Такие якоря делали в деревне все мужики.