Эдуард Ластовецкий - Психокинетика

Шарик прыгнет в зелёный квадрат,

Время кратко замедлит свой бег.

Сердцу станет сам чёрт не брат,

Во мгновенье растает снег.

Отразится вновь выигрыш твой

В лицах тех, что приходят из тьмы.

Беспрестанной со злом борьбой

За живые сердца и умы.

Ты небрежно смахнёшь в карман

Всё, что можешь с собой унести.

Находя в этом мире изъян,

Забываешь о слове «прости».

Январь 1942 года

Тишина и уют кабинета.

Мягкий свет под грибом плафона.

Тиканье метронома

И немота телефона.

Чернильница, карандаши, бумага,

Пятак на удачу –

В стакане с чаем.

Пешка, король и ладья с отвагой

Зимний рассвет встречают.

Стылые звёзды

Мажут по стёклам

Прямо за срез окна.

Лепятся к месяцу

Тонкою лестницей

Брусчаткой

Небесного дна.

Конь со слонами

Неволят тенями

Карту большого размера.

В яркое знамя

Жёлтое пламя

Проливается из-за портьеры.

За горизонтом

Бесчисленным фронтом

Теснятся фигуры лет.

Звёзды слагают гербы экспромтом,

Края доски уже нет.

Футляр скрипичный на окне

Ключом скрипичного изящья,

Струны натянутой тщеты

Отмерить интервалы счастья

Одушевлённой немоты.

Морозной пылью канифоли

Укутать раны камертон.

Вновь отыграть извечье роли,

Не заглушая боли тон.

Считайте метроном виной,

Что без смычка ей быть одной…

Чуткому уму

Ещё о ней бы так сказал:

В Любви наивна, в Жизни – воин.

Пусть я Судьбой её не стал,

Но важно то, что был достоин!

Предвыборная агитация

Мерно стучат машины,

Гулкие в клапанах.

Двигатель субмарины

Мелет бессмертный прах.

Тонкие ноты в море –

Посвист дельфиньих стай.

Радостью или горем

Полнится чей-то край.

Порой океан угрюмый

Волны качает вдаль.

Влагой над чьей-то думой

Кроет святую сталь.

Меч государства вечен

Памятью прошлых лет.

Будущим – бесконечен

Во серебре эполет.

И нет на Земле той силы,

Что вспять повернула бы вновь

Истину, Честь и Отвагу –

Веру, Надежду, Любовь.

Александру Сергеевичу П.

Как много нам свершений чудных

Пророчит любопытства дух.

И опыт разочарований трудных,

Покуда разум слеп и глух.

Былых надежд необратимость…

Марине Ц.

Похмелье любовных зелий

Изыскано лишь до поры.

Под сводами призрачных келий

Рассыпется смех детворы.

А зелье извечное в чаше

Заменят фитиль и масло.

И свет на прекрасном лике

Коптящей греховности нашей.

Неизвестная цель

Скучно в сугробе. Наледь на робе.

Проседь на шуршуне.

Я на охоте. Глухо в утробе.

В посёлке огни в окне.

Мне не коснуться, не шевельнуться –

Холод под маску влез.

К Новому году машины несутся –

Время у всех в обрез.

Я тебя чую нутром голодным,

Мерзок твой страх на нюх.

Словно немытый в дурном исподнем

Ком – тополиный пух.

И в просветлении оптики точной

Вижу тебя – себя.

Вся твоя жизнь, словно срамница склочная,

В колодец плюёт, не любя.

Цепко крадёшься за спины охраны,

Будто бы ищешь себя.

В двери стучится предвестник бурана,

Куранты в себе трубя.

Предупреждая, поправка на ветер,

До тебя триста с чем-то шагов.

Горечь позёмки чудится плетью

Из-под твоих сапогов.

Я перед дверью. В карманах задатки

Детям и всей родне.

Что-то скребётся под правой лопаткой –

Жена со свечой в окне.

Ты беспощаден. Ни страха, ни боли.

Цель в захвате. Готов к огню.

Буднично ждёшь окончания роли –

Палачу мыть от крови ступню.

И страх отступает, ты обернулся

На пороге предвечных врат.

Смотришь в моё перекрестье гулко,

Шапку снимая… брат.

Мы опускаем цевьё прицела

В перекрестье – резное крыльцо.

Гильзу под ним отыскать – полдела.

Труднее – забыть лицо.

Костыли на шпильке

В осеннем парке шорох листьев –

Неувядающего тлена…

Бессильны выбраться ботинки

Из златоогненного плена.

А у скамьи, под старым дубом,

Скелет погибших кораблей –

Воткнувшись в корень ржавым зубом,

Один из старых костылей.

Второй поодаль чуть отброшен,

И разрыхлённая листва,

Обозначая след едва,

Воображенья угол крошит.

Она мечтала о туфлях –

Чтоб шага совершая взмах

Изящным каблуком высоким,

Могла, витая в облаках,

Чужою быть для недалёких…

Но то мечта… А с пробужденьем

Все за́мки таяли в пыли –

Ортопедическая обувь

И у кровати костыли…

Три года как похмельный случай

Ей отказал владеть собой.

Пришлось взрослеть и стать другой –

Подруги реже приходили,

И тот, что был её лицом

На тёмном лике светлой ночи,

Забыл, как будто между прочим,

О поцелуях за крыльцом…

Лишь мама… Разделила горе

И боль тернового венца.

Таков святой удел слепца,

Что все мы превозносим вскоре –

Увы, родитель до конца

Спешит вослед своим сердцам,

Беспечно мчащим на просторе.

Ходить! Всему наперекор,

Она же маме обещала…

И вальс на свадьбе станет малым,

Что искупит её позор…

Три года парк манил весной…

Сомкнув искусанные губы,

Через огня осенний зной

И хляби, скользкие зимой,

Туда, где летом ей одной

Цикады грянут в меди трубы.

И вот однажды камень плоти

Поддался молоту усилий.

Истаял лик среди полотен –

Надежды в действо обратились.

Я вижу – медленно шагает

Та, что себя превосходила.

Листву ботинком разгребая,

Черпает материнства силу.

Ведь у Природы нет бессмыслиц,

И всякий, средь её полей,

Оставил в будущем и прошлом

Хотя бы пару костылей…

Городская акварель

Лицо вокзала городского

Средь суеты незримо с нами.

За шумом топота людского

Лицо вокзала – под ногами.

Морщины на краях перрона

Шероховатой серой кожи.

Над дужкой рельса – грим вагона

И пылью плачет. Редко всё же…

Лицо умеет улыбаться

Под маской городских оков.

Когда же дождь зовёт купаться –

Морщинит брови козырьков.

Бывает, смотрим вниз, под ноги,

И на асфальте стынут слёзы.

Когда расходятся дороги –

Вокзалу снятся наши грёзы.

Стопталась осенняя глина

Солнце алое всходит над лесом,

Пыль дорожная тускло искрится.

В лёд гряды вмёрзли зёрна пшеницы.

По нему, торопясь, скачет птица.

Осень, словно хромая забава,

Средоточно шагает по глине,

Обнимая морщинистой дланью

Слой листвы, увядающий ныне.

В тишине и безлюдном покое

Осень машет усталой рукою.

И послушные холода губы

Буйство красок сменяют тоскою.

Солнце всходит и наледь исслабится,

Птичьих лап нетерпению внемля.