Николай Осин - Семейная хроника: сборник рассказов. Том 1

Однажды, находясь в гостях у нашего отца, он говорит:

– Два дня, крёстный, бился с подшипником на каретке, и ни в какую.

Позвонил в Чембар в МТС. Там сказали, что без автогена ничего не получится. Ждите техничку, приедем. Через два дня приехали. Приехали к кладбищу, смотрим – всё разобрано. Подшипника нет! Ребятёнки сняли на игрушки. Я готов был сквозь землю провалиться! Какой я, на жуй, тракторист, если не мог снять подшипник! А дети сняли! Как они, б…яди, умудрились! Вот загадка?!

Я спросил с печки у тёти Тани:

– Тётя Таня, а ведь ты тоже в трактористах ходила когда-то?

– Ну, Коля! Какой из бабы тракторист? В войну, тракторист с ул. «Сибирь» меня наскорах научил куды включать скорость, чтоб – пахать, а куды – плуг прицеплять. Вот и вся школа. И ушёл на фронт. Я у него до войны плугочисткой была. Вот и пришлось всю войну гориться на его месте. Встаёшь до света и в поле, где вечером трактор оставлен. Домой ездить не давали. Керосин экономили. Трактор колёсный был с норовом. Крутишь, крутишь – уж вся «фарья» вспотет, а ему хоть бы хны. Хоть бы взбрыкнул. А то возьмёт – осерчат и как жуякнет в обратную сторону. Отлетишь метра на три и об земь, аж память отшибат. Придёшь в себя, поплачешь, поплачешь, соберёшь всю матерщину в кучу и опять крутить, пока не затарахтит. А потом цельный день трясёсси на железном сиденьи, пока норму не спашешь.

А попробуй не спаши – сразу во «вредители» попадёшь. И 10 лет тюрьмы!

– Ну, зимой-то хоть полегче?

– Да и зимой, Коля, не слаще. Зимой был ремонт в Чембаре в МТСе. А какой там ремонт? Если простых гаек не «досыти». Идёшь во двор, откапываешь из-под снега какую–нибудь списанную рухлядь, почти такую же, как ремонтируешь, и откручиваешь с неё запчасти. Вот этими списанными тракторами и жили. В самом помещении, холод, как на улице, только ветра нет. Чтоб позёмка под ворота не наносила сугроб, затыкали соломой. Руки мёрзнут от железа. Хорошо, если у кого-то есть варежки! А у некоторых их и вовси не было! Хорошо, если кладовщик сжалится – нальёт какую-нибудь чаплашку нигрола, зажжёт, чтоб нам руки погреть – и на этом спасибо. Ночевали на колхозной квартире. На воскресенье – пешком домой. Так вот на бабских плечах вся техника и держалась всю войну, пока мужики не возвернулись.

– А твой учитель-то вернулся?

– Нет. Его на второй год убило.

Прошли годы. И кто бы мог подумать, до чего доведут родные места последние «руководители»! Хорошо, что уже ушедшие люди не знают, за что мёрзли женщины в МТС и отдавали жизнь на фронте мужчины!

Оказывается, они страдали за новых хозяев земли Кевденской – за англичан! Так здорово хозяйничают современные руководители под руководством «высокоэффективного» губернатора Бочкарёва! Такое представление губернатору сделала «Пензенская правда»!

Солнце нещадно палило с голубого, прозрачного неба. Рожь, высотой в два моих роста, сплошной стеной подступала к дороге с обеих сторон. Тяжелые спелые колосья, с трудом удерживаемые стеблями, стояли неподвижно. Ни слева, ни справа тени ото ржи не было. Солнце в этом безветренном коридоре так накалило дорогу, что идти босиком было мучительно. Спрятаться было некуда. Единственным спасением были васильки и рожь у края дороги. Пригнешь, постоишь, остудишь ноги и снова вперед. Мать от дома показала конечный путь маршрута по местности, как по карте, куда надо отнести обед отцу. На словах добавила: дойдешь до конца «Симановки», перейдешь плотину и через «Кочки» до дороги. Дальше по этой дороге пойдёшь до оврага. Овраг перейдешь, выходи на «столб». И по нему прямо к «Мельскому». Километр не доходя – молотилка. По шуму услышишь.

Многое, из предписанного матерью, преодолел, но на «столбе» спекся. Решил, что иду куда-то не туда. Сомнение вызвали «Кочки». Это, в моем представлении, должны быть какие-то небольшие, в мой рост, горы, через которые надо перелезать или обходить их. И, когда я шел по «столбу», солнце меня доконало. Я потерял счет времени и расстоянию. Решил, что прошел не те кочки и попал не на тот «столб», прошел мимо «Мельского» и подхожу уже к «Чембару». В отчаянии от горячей дорожной пыли я устроился на васильки и дал волю слезам. Мне шел пятый год. Вдруг подъехала лошадь с повозкой. Это были «дроги». На них бочка. Кучером была женщина. Увидев меня, затормозила лошадь.

– Чего ревешь?

– Я заплутался.

– А куда ж идешь?

– Я обед несу папане.

– А где он работает?

– Он на молотилке работает.

– Ах, вот кто твой отец! Ну, такого мы знаем. Я тебя к нему отвезу.

Слезла с повозки, сняла косынку, вытерла слезы. Забрала меня одной рукой поперек живота вместе с узелком, пристроила к себе на коленки и мы поехали.

– Маманя сказала, что надо идти все время навстречу солнцу. А мы едем наоборот.

– Правильно сказала твоя маманька. Только нам сначала надо в родничок за водой съездить, а то отец твой так умотал всех своей молотилкой, что люди всю бочку осушили. Народу надо воды для обеда.

Набрав воды, мы приехали к молотилке.

– Ну, Минька, готовь бутылку самогонки на выкуп! Я тебе курьера привезла.

– И где ж ты его подобрала?

– Да на один километр до молотилки силы не хватило. Почти уж дошел. Я смотрю, лошадь ушами стрижет, и фыркает, значит, чего-то живое учуяла. Подъезжаю поближе – точно. Стоит кормилец твой с узелком и прямо на корню погибает. Слезы в два ручья. Говорит, заплутался.

У меня до сих пор в памяти осталась эта женщина – сильная, задорная, веселая, внешне как сестра-близнец Мирей Матье. Как увижу одну, так отчетливо в мельчайших деталях вспоминаю другую, спасительницу свою – Марию Блежкину.

После обеда стали заводить трактор. Трактористом был Митя Волков. Трактор колесный «Форзон», с зубьями на задних колесах. Трактор был с норовом. Любил помудрить – «бзыкал», как говорила т. Таня Асаева. Она в войну тоже работала на таком тракторе. «Бзыкать», в переводе с Кевденского, означало – бить пусковой рукояткой в обратную сторону. Чтобы трактор не «изувечил» тракториста, к рукоятке привязывали веревку и за концы, по три человека с каждой стороны, страховали тракториста. И все равно, трактор противился до последнего. У Мити Волкова был помощник Ваня Пашков. В обед он любил поспать, зарывшись в солому. Его отыскивали по храпу и будили. Он, с соломой в шевелюре (волосы на голове), подходил с неохотой к трактору, отвязывал веревку и разгонял весь народ. Брался за рукоятку и начинал «пахтать», как он говорил. Бедный трактор, от его немереной силы и дури, начинал подпрыгивать передними колесами над землей, забывая при этом про свою собственную дурь – гваздануть в обратную сторону. Можно себе представить каково было одинокой женщине – т. Тане Асаевой (в то время ей было 25-28 лет), где-нибудь у «Вислого», в 4 часа утра, т. е. «до свету», завести трактор. Почему с этого раннего времени в 4 утра? Потому, что надо завести трактор и надо норму успеть за день вспахать. Иначе – «саботаж» и срок 10 лет! Время военное. Мужики были на фронте. Все делалось «бабскими» руками. На тракторе в Кевду ездить не разрешалось. Трактор ночевал в поле, на «стане». Под надзором караульщика. Так и «горились» бабы до конца войны, пока мужики не возвернулись, кто в живых остался.