В. Максимов - С. Михалков. Самый главный великан

Об отзывчивости Михалкова ходили легенды, но лучше всего об этом качестве Сергея Владимировича скажут слова из «Дяди Степы»:

Говорили, что Михалков не очень любил давать деньги взаймы [20] . Он отвечал просителю так:

– Ну, з-зачем т-ты берешь от меня деньги взаймы? Ведь пропьешь! Чт-то т-тебе н-надо? Тебе что, от-тремонт-тировать квартиру, д-давай я позвоню кому-нибудь. Ах, у т-тебя квартиры нет?! Ну, давай подумаем, как ее получить…

Михалков действительно не очень любил давать деньги взаймы, но помочь человеку был готов всегда. Он помогал не только писателям получить квартиру или попасть в хорошую больницу. Ему звонили по всяким самым разным житейским мелочам. И просили, просили, просили. Михалков в помощи не отказывал. Звонил в разные инстанции самым добросовестным образом и добивался нужного, расходуя на это личное время.

Михалков, как мудрый человек, был выше суеты, но при этом к жизни относился, по-моему, очень искренно.

Я уважаю Сергея Владимировича за слова гимна Российской Федерации, которые он написал. Считаю, что он писал их искренне, хотя понимал все недостатки, проблемы нашего времени. Но наши люди обожают ругать все. Вот и Михалкова не обошли стороной, и кое-кто ругает его всякими нехорошими словами. Когда я слышу подобное, всегда вспоминаю четыре строчки, написанные одним писателем:

Догадайтесь, в каком году написаны эти строчки. Не догадаетесь! И я не догадался, пока не узнал, кто это написал. Просто не мог поверить, что это Куприн, наш замечательный русский писатель. И написал он это четверостишие в 1905 году, когда большевиками еще и не пахло. Значит, это присуще нашим людям – сначала восхвалять, а потом тех же хваленых – ругать.

Уже несколько поколений выросло на стихах и баснях Михалкова, талантливого поэта, писателя, сатирика. Образ дяди Степы, созданный в 30-е годы XX века, дети и взрослые будут любить долгие годы.

Ведь Михалкову принадлежат очень точные слова: «Сегодня – дети. А завтра они – народ».

В Сергее Владимировиче совмещались замечательные качества умного, ироничного и талантливого писателя, честного гражданина и просто очень доброго, отзывчивого человека.

Имена двух его сыновей, кинорежиссеров, знает весь мир.

Позволю себе закончить свой короткий рассказ о Сергее Владимировиче словами Николая Николаевича Кружкова. Он говорил о том, что Михалков спас жизнь многих людей, и этого достаточно для того, чтобы говорить о нем с восхищением и огромным уважением, и помнить его добрые дела всегда.

Записала Ольга Муравьева

Когда я думаю о Сергее Владимировиче Михалкове, во мне подымаются целые пласты переживаний, и моих личных, и переживаний, которые витают вокруг его имени и которые разделяют близкие мне люди. Хотя я не был слишком с ним близок, общался с ним только как секретарь Союза писателей России на наших пленумах, в поездках, например на Северный Флот, или в ресторане он иногда подсаживался, мы пили вино, шутили, вели куртуазные разговоры… Но эти мои впечатления, переживания, связанные с Михалковым, расслаиваются на три составляющие.

Первая связана с тем, что он, будучи детским писателем, детским поэтом, сказочником, – сам был ребенком. В нем всегда присутствовало дитя. Он был наивен, мог испугаться, мог стушеваться, у него была очаровательная улыбка – чуть виноватая и немножко испуганная, как это бывает у детей. Ему удавались детские произведения, которые теперь читаются всеми, на которых теперь воспитываются дети новых поколений. Они удавались ему именно потому, что он сам был дитя. Писал для детей и немножко о себе. Вот эта наивность, доброта, беззащитность делали его очень добрым человеком, который откликался на бесконечные просьбы о помощи. Он всем помогал, даже тем, кому не следовало помогать. Потому что вокруг него полно было всяких «приживалок» в мужских брюках, которые вечно у него что-то выклянчивали, что-то вымаливали, просили квартиры, блага, досрочное издание книг, творческие вечера, какую-то другую помощь. Мне все время казалось, что он как такое большое дерево, на котором растет большое количество древесных грибов, а ему страшно стряхнуть с себя всю эту шелуху. Но среди тех, кому он помогал, были люди, действительно заслуживающие эту помощь, например, почитаемый мною Илья Сергеевич Глазунов, который своей, в итоге блистательной карьерой русского художника, русского маэстро обязан Сергею Владимировичу Михалкову. Он в трудную минуту его поддержал, дал ему дорогу, расчистил ему коридор на вершины политической власти, сумел внушить таким людям, как Фурцева (министр культуры СССР), мысль о том, что речь идет об очень талантливом, перспективном русском художнике. Глазунов всегда с благодарностью и большим пиететом говорил об этой заслуге и никогда не забывал своего изумительного благодетеля.

Это первое, что мне чудилось в Сергее Михалкове.

Вторая составляющая его личности – аристократизм. Причем он был неподдельно аристократичен: его генеалогическое древо уходит в XVII, а может в XVI век. И он сам говорил, что ведет свой род от постельничих или от сокольничих чуть ли не «Тишайшего» (царя Алексея Михайловича). Он очень этим гордился и не скрывал свои дворянские корни, как многие из тех, кто сжигали свои дворянские дипломы, уничтожали камергерские ленты…

Будичи истинным аристократом, не мнимым, а настоящим, он был также наделен большим количеством исторических калорий. Он был очень ими обилен и поэтому охотно раздавал их в общении. Я никогда не видел его чванливым, никогда не видел величественным, гордым. Он всегда был чрезвычайно обходителен, мил, человечен и никогда в общении не унижал другого своим величием, своими титулами, своими орденами… Я видел его сердитым, я видел его топающим ногами. Видел орущим на человека, но человек от этого не превращался в раба, в смерда. Этот его аристократизм восхитителен, потому что в то время настоящих аристократов почти не осталось. Были поздние аристократы, были героические аристократы сталинских времен, а он-то вел свою родословную тогда, когда еще никто и не помышлял об этих новых империях. Этот аристократизм, я надеюсь, он передал своим детям. А может быть, и не передал…

Я называл его камергером. Он удивлялся: почему я камергер? Я ему объяснял, почему он камергер, вот именно этими словами: хоть на нем и нет камергерской ленты, Станислава Первой или Третьей степени, но он человек Двора, человек, близкий к Его Императорскому Величеству. Как бы этого императора ни звали – Алексей Михайлович, Петр Алексеевич или Иосиф Виссарионович. Это ему нравилось.