В. Максимов - С. Михалков. Самый главный великан

В принципе, я ни разу не слышал, чтобы он кому-то делал плохо. Он мог не вмешиваться – это да. Будучи секретарем Союза писателей, кому-то в чем-то отказывал, но не давил никого. Было два человека, которые могли пробить что-то, что никому не удавалось. Он был второй. Первый – Симонов. Когда он входил куда и к кому угодно, он получал все, что ему было нужно. Тогда, конечно, было поколение другое: война, «Жди меня». Ну и харизма, конечно, с элементом актерства. Не случайно же ребята такими получились. Связи связями, а гены генами. Михалков красивый человек был. Очень остроумный. Когда компания собиралась, он был украшением. Талантливый.

Когда он узнал, что у меня внук родился, они с Юлей собрали мешок книжек! Вот его уже нет, а еще многие поколения будут его читать. А казалось бы, все написано в советское время. Когда ничего нельзя было. А сейчас все можно, а ничего нет. Загадка для меня. Политическая. Можно все. Но – нет!

Была у моих родителей и их друзей такая традиция: раз в две недели семьями ходили обедать в ВТО. Сидим за большим столом. Обязательно присаживался к нам человек, его звали Борода, директор ресторана ВТО. А во время НЭПа он был директором, а может быть и хозяином, «Яра» в Гнездниковском. Посидит немножко, чаек попьет… Вот мы сидим – я с родителями, Александр Семенович Менакер, Мария Владимировна Миронова, Андрюша. По-моему Сергей Владимирович был с Никитой. Мария Владимировна кокетничает, повернулась к Сергею Владимировичу и говорит: «Сережа, посмотри, какие мне Саша купил сережки с изумрудами, под цвет моих глаз!» – Она зеленоглазая была. Сережа посмотрел. «Маша, а Саша не мог тебе купить добрые глаза?». Она не обиделась, ведь они были знакомы двадцать лет.

Все замечал. Умный. Или молчал, или отшучивался. Лукавство – это чисто русское слово. И свойство российской, советской интеллигенции.

Папа, мама и я поехали гулять в Переделкино. Поселок был тогда не такой, как сейчас, – заросший, весь в зелени, как теперь километров за восемьдесят от Москвы. Мама водила машину, и мы выезжали за город. Гуляем. И тут навстречу идет Корней Иванович Чуковский. «Ой, доктор, как я рад вас видеть! Немедленно ко мне, будем чай пить!» – очень любил гостей. По дороге еще кого-то захватили. Когда пришли, там уже кто-то сидел. В саду огромный стол из толстых досок. Два самовара. А публика разношерстная, общего разговора не получается. Тогда Корней Иванович говорит: «У меня есть предложение. Пусть каждый из нас расскажет, что он хотя бы один раз в жизни украл». Все съежились, но он первый рассказал безумно смешную историю, все хохотали. Языки развязались, каждый хотел рассказать, перебивали друг друга. Вот уже вечер, луна поднялась. Стоит Корней Иванович у калитки, мама моя обнимает его, целует: «Спасибо, Корней Иванович, какой чудесный вечер!» Он говорит: «Ну, видите, Дусенька, а то бы об Солженицыне весь вечер говорили…» Вот это лукавство. И вот такой же был Сергей Владимирович. Он или молчал, или отшучивался.

Он скрывал свое дворянство, но, конечно, все знали. В КГБ знали. Его дворянство в крови чувствовалось. Он породистый был мужик. Не просто внешне.

Я помню, как Сергей Владимирович с моим отцом послали поздравительную телеграмму Дыховичному– старшему [38] , дяде Володе. Кстати, Дыховичный с Михалковым были похожи, оба хулиганы. Только Сергей Владимирович был более сдержанным. У Дыховичного масса спектаклей шла по всему Союзу, и в день собственного рождения он должен был присутствовать на каком-то там сотом или трехсотом спектакле в Тюмени что ли. Отец и Сергей Владимирович послали телеграмму: «В связи со славным юбилеем ходатайствуем перед соответствующими органами о переименовании города Владимира в город Владимир Абрамович». Дошла телеграмма.

В Михалкове было все. Дыховичный был более лихой, а Михалков более сдержанный. Но Дыховичный был свободным художником. А Михалков… Депутат, секретарь Союза писателей ну и так далее. Ему мундир не позволял. Казалось бы, давили. А песни пела вся страна. Сейчас такие песни редко пишут. Иногда. Есть несколько композиторов, которые пишут хорошие вещи. Но такого количества – Соловьев-Седой, Дунаевский, Блантер… Это очень серьезная тема. При страхе, при рамках, при том, что они все понимали…

Записала Светлана Младова

В начале 80-х годов сложилась ситуация, для меня крайне неприятная, в которой Сергей Владимирович сыграл ключевую роль. Вокруг совершенно надуманного повода развернули грязную историю, в которую пытались впутать несколько человек и меня, в частности. В результате меня отстранили от преподавания, потому что у меня «низкий нравственный уровень», я могу плохо повлиять на студентов.

Я периодически подлечивал Сергея Владимировича, у него были небольшие проблемы с сердцем, он приезжал в клинику пару-тройку раз, и я несколько раз был у него дома. Я ему про свои неприятности не рассказывал, мы этого не касались. Но каким-то образом выплыло, что я сейчас лекций не читаю, студентов не веду. Он меня спросил, в чем дело. Мне пришлось рассказать эту историю. Нашу клинику пытались припутать к тому, что одна из больных якобы неправильно оформила завещание. На мне в результате отыгрались.

Если бы Сергей Владимирович просто выразил мне свое сочувствие, этого было бы совершенно достаточно. Но он вдруг, неожиданно для меня, очень близко принял к сердцу мою проблему, возмутился и в следующую мою консультацию сказал: «Абрам Львович, это не надо так оставлять. Вот что я надумал. Давайте я и Ульянов, два героя соцтруда (а таких было немного), обратимся к Лигачеву, потому что в политбюро эту область курирует он. Я поговорю с Ульяновым».

А я очень дружил с Галиной Борисовной Волчек, она была в курсе моих дел, я рассказал об этом разговоре, и она предложила: «Я тоже попрошу Мишу, он согласится». Она поговорила с Ульяновым, тот сказал, да, конечно, это безобразие. Они с Сергеем Владимировичем объединились, написали письмо Лигачеву, и Сергей Владимирович через помощника Лигачева это письмо ему передал.

Проходит буквально несколько дней, и Сергей Владимирович, немножко взволнованный, мне говорит: «Абрам Львович, я знаю, что письмо было у Лигачева на столе, я знаю, что он наложил какую-то резолюцию, но вот дальше, простите, что будет, я не знаю».

Проходит еще несколько дней, меня вызывает мое институтское начальство: «Абрам Львович, недоразумение улажено, вы полностью восстановлены на вашей прежней работе».

Разумеется, меня никто не убивал, работы не лишал, и так далее, но насколько могли доброе имя запачкать, настолько постарались это сделать, и лишили меня возможности преподавать на какое-то время. Если бы не Сергей Владимирович, эта история не имела бы такого счастливого конца. Так что, во-первых, я ему бесконечно признателен, а во-вторых, Сергей Владимирович открылся для меня с совершенно неожиданной стороны. Потому что посочувствовать может каждый, а вот так деятельно во все вмешаться и реально переломить ход событий – это надо, во-первых, хотеть, а во-вторых, иметь определенную нравственную позицию.

Читать дальше