Unknown - Я-злой и сильный (СИ)

- Лёш, ты мне – как брат. Прости! – неловко проговорила она, кладя купюру рядом с опустевшей чашкой.

- Поль, даже не думай! – запротестовал Кэп, отодвинул ее деньги и положил вместо них свои. – Брат, так брат. Я тоже люблю тебя… братски.

- Да? – она, наконец, открыто посмотрела на него. – Лёш, я – беременна. И замуж выхожу.

- Ого! – присвистнул он. А потом схватился: - Поль, не от меня?

- Не. Восемь недель только. В сентябре еще не было.

- Жалко! – Кэп искренне вздохнул. – Если твой не захочет жениться – иди за меня! Я – женюсь. И ребенка признаю!

- Уже ресторан заказали и платье купили, - ответила Поля. – …Не сердись на меня, ладно?

Кэп накрыл ее руку широкой ладонью:

- Не сержусь. Ты своему передай, что у тебя двоюродный брат – десантник. Если он тебя обидит – я сделаю из него отбивную. Пусть знает!

- Спасибо, - сказала Полина не насмешливо, без шутки. – Знаешь, если у меня будет сын, я назову его Алешей!

Кассирша Таня все-таки сдалась.

Ей было сорок два. Она была в разводе, и шестнадцатилетняя дочка забегала после школы к ней на работу – просить денег и закатывать скандалы. Татьяна выходила на крыльцо с сигаретой, доставала из кармана «стольник», но, прежде чем отдать его дочери, долго читала морали. Высокорослая, с крашеной «радикально черной» шевелюрой Настя внимала матери со скучающей гримаской:

- Ну, давай уже деньги. Я всё поняла!

- Опять придешь в час ночи, как вчера – смотри! Из дому выгоню!

- Приду как надо! …Что так мало? – недовольно морщилась девчонка мятой купюре. – Дай хоть триста!

- Сама заработай! Сейчас и этих не дам! – злилась мать.

Настя брала деньги, порывисто чмокала материнскую щеку и делала ручкой:

- Спасибо, мамусик! Пока!

- Ты – добрая какая! – выехавший перекурить Кэп стал случайным свидетелем этой семейной сцены.

- А, ну ее! – отмахнулась Татьяна. – Не дашь – не оберешься воплей!

- …Такая мама молодая и такая взрослая дочь! – польстил Кэп.

- Молодаааая, - фыркнула она. - Скоро вся голова поседеет!

- Может, в кафешку вечером, пока не поседела? – призывно улыбнулся он.

Татьяна затушила окурок и утвердительно качнула головой.

После кафе они приехали к нему. Кэп купил вина и теперь «убалтывал» гостью на своей кухне. Татьяна чокалась с ним полным бокалом, курила и с любой темы сворачивала на ссоры с пожилой матерью и дорогое ЖКХ. Кэп, слушая вполуха, смотрел на нее и думал о том, что у него ни фига не встанет. Взрослая уже тетка, дородная, с обвисшими щеками. Неизвестно еще, что она скажет про его культи. Ему стало тоскливо.

- Танюшка, может – в душ? – спросил он нарочито сразу, в смутной надежде, что она не согласится.

Но она кивнула, допила бокал и ушла в ванную комнату. Кэп поехал к постели, стащил покрывало и, чтоб не опозориться, закрыв глаза, стал дрочить. Представлять пришлось Тёмку – ну на кого еще у него бы так безотказно вскочило?

«Рыжик, дай!» - мысленно попросил он. Представил Артёма, закрывающего локтем лицо. – «Дай, мой хороший! Прости!» Воображаемый Тёмка не сразу, медленно сдался, кивнул, откинулся на спину… «Люблю тебя, Рыжик! Хочу!...» В коридоре раздались шаги и Кэп лишь в последнюю секунду успел отдернуть руку от вставшего члена.

- О, какой! – оценила Татьяна то ли его раскачанный торс, то ли крепкую эрекцию.

- Иди ко мне, радость! – протянул он к ней руку.

Он уложил ее на бок, в «Тёмкину» позу. Она была не похожа на Тёму, с ней было не слишком удобно, ее запах сбивал с настроения. Но, положив руку на ее округлое бедро – туда, где у Тёмки выпирала острая косточка – Кэп справился, сладил. Это был нормальный секс. Секс с бабой! Ну, в смысле, с женщиной…

Татьяна не кончила. Кэп, «отстрелявшись», спросил огорченно:

- Танюшка, мало? Повторим через пару минут?

- Ну тебя. Хватит, - с ленцой протянула она. – Принесешь мне сигаретку? Я пачку на кухне оставила.

Он привез с кухни сигареты и пепельницу. Она с любопытством взглянула на его культи, но ничего про них не сказала.

- На работе не будем палиться, ага? – спросила она, закурив. И, когда он кивнул и тоже прикурил сигарету, сказала задумчиво: - А вкусная была в кафе свинина. Напрасно ты ее не заказал…

* * *

«Ой, Лёха, Лёха, мне без тебя так плохо,

На сердце суматоха, я точно говорю.

Ой, Лёха, Лёха, не потерплю подвоха.

Осталось только охать, я так тебя люблю!»*

…И где ди-джей выкопал это ретро? Мадьяр потянул в себя мягкий, сладковато-пряный дым и уронил на колено руку с мундштуком. Эта вечеринка была «новогодней», хотя до января была еще неделя. Людям всегда хочется праздника. И - «праздник к нам приходит»…

В чилауте* стояло два кальяна. Вокруг одного, уже конкретно скатываясь на «ха-ха», оттягивались четыре пацана. У второго кроме Мадьяра был только загорелый и ухоженный мужик. Украдкой его изучая, Мадьяр пытался угадать: этот загар - из солярия или из Египта? Мысли медленно текли и таяли, как клубы дыма. «Если солярий - то нет белого следа от плавок. Если пляж – то…» Ванькин взгляд залоснился. Губы несколько раз упруго качнули мундштук к языку. Визави посмотрел на него сквозь дым, склонил голову чуть вбок и улыбнулся.

«Лёха, Лёха, мне без тебя так плохо.

Мне без тебя так плохо.

Лёха!...» – полузабытая звезда эстрады опять добралась до припева.

Ваньку что-то бередило в этой песне. Что-то не давало расслабиться и уплыть в нирвану в одном челне с загорелым, улыбчивым мачо. Словно он что-то должен был сделать, кого-то от чего-то спасти… Он мотнул головой, разгоняя пьянящий дурман. «Лёха»… Что не так с этим словом? «Ёлки! Воробей!» - ошпарило его. Он бросил мундштук и вскочил. Огибая низкий столик, споткнулся об мужика:

- Ай эм сорри!* - и заспешил вниз по ступенькам.

На первом этаже клуба был танцпол и неширокий «ресторанный» зал. Мадьяр пробрался к приятелям. Тёмы за столиком не было.

- Где Воробей?

- Фиг знает, - пожал плечами один из друзей. – Подхватился минуту назад и свалил.

«Ох, Лёха, Лёха!» - гремело в колонках.

Ванька выбежал из зала. Он успел: побледневший Артём с остановившимся взглядом надевал пальто у гардероба.

- Куда собрался? – громко, через всё фойе окликнул Мадьяр.

- Отцепись!

- Ты никуда не пойдешь! – он схватил Тёмкин рукав.

- Оставь меня! – громко и отчаянно вскрикнул Артём. – Мне ничего не надо! Понимаешь? Ни-че-го! Дайте мне спокойно сдохнуть!

- Не пойдешь! Больная истеричка! Идиот! – «русских матерных» в лексиконе «рафинированного» Мадьяра не было. Но это не лишало его экспрессивности. – Тряпка! Кисель! – он развернул друга к себе и по-женски, не кулаком, а ладонью, печатал хлесткие удары на его щеках. – Всё в прошлом! Пойми, наконец. А ты – жив. Жизнь продолжается. Надо держаться!

- Пусти! – Артём не отбивался, лишь старался увернуться. В глазах его были слезы.