К. Фрумкина - Коронаэкономика. Хроника экономических последствий пандемии 2020

Нынешний кризисный всплеск в финансовом секторе произошел в ситуации полного коллапса глобальной экономической регулятивности. Ни один из глобальных экономических институтов не мог считаться дееспособным уже до момента начала нынешней волны кризиса. Едва ли можно рассчитывать на восстановление дееспособности в нынешних условиях и даже после окончания пика кризиса.

Если в сфере глобального политического и гуманитарного регулирования мы еще можем надеяться на восстановление в относительно близкой перспективе хотя бы отдельных элементов регулятивности, то в экономической сфере это пока выглядит совершенно невероятным на глобальном уровне, а на региональном потребует существенных затрат организационных ресурсов и политической воли.

Для России наиболее важной задачей становится восстановление управляемого и защищенного от внешнего воздействия правового режима на пространстве Евразии. Это требует, как минимум, отхода от ранее считавшейся незыблемой модели ограничения интеграционных процессов только экономикой. Регулятивность не может быть восстановлена только на базе экономических договоренностей, поскольку эпидемия коронавируса создала риски как социального, так и политического характера.

Третье. Эффективность государственного управления становится решающим фактором глобальной конкуренции. Хотя внешне коронавирус в основном затрагивает системы текущего управления, в действительности он еще раз обострил вопрос о необходимости стратегического контура национального управления. Там, где он есть – Китай, США, в известной степени Россия, – последствия переживаются гораздо более мягко. Там, где доминирующую роль играли различные наднациональные и региональные структуры (например, в ЕС), ситуация развивается существенно в более негативном ключе. Проблема состоит в том, что это требует формирования, особенно в крупных государствах, двухконтурной системы управления, когда контур кризисного управления отделен от контура текущего управления и обладает самостоятельными ресурсными и финансово-инвестиционными возможностями.

Задействование Трампом систем управления на базе FEMA (Federal emergency management agency – расширенный американский аналог российского МЧС) и введение в действие архаического Закона о военном производстве 1950 года, неадаптированного к условиям глобализированных технологических цепочек и постиндустриального общества, однозначно свидетельствует о критических уязвимостях систем государственного управления.

Эффективное сочетание различных «контуров» государственного управления становится важнейшим фактором конкуренций «образов будущего», что справедливо считается основой развития многополярного постглобалистского мира. Но это требует глубочайшего переосмысления всех принципов государственного управления, закладывавшихся в основу постсоветской российской государственности и возврата к принципу среднесрочного планирования как основе развития.

Четвертое. Эпидемия коронавируса обозначила завершение эпохи социальной и социально-экономической мобильности, игравшей роль одной из основ глобализации в том виде, как мы ее знали и как нам она подавалась идеологами постглобального мира. Вероятно, этот аспект является наиболее недооцененным, но и наиболее долгосрочным, поскольку он затрагивает не только чисто социальный аспект глобализации и ее «ядра» – постглобального мира, но и целый ряд важнейших экономических оснований глобализации, в частности сам факт наднациональности систем управления важнейшими экономическими процессами и функционирование важнейших экономических систем.

«Яппи-интернационал», глобализированное сообщество «успешных профессионалов-управленцев», по факту охватывавший топ-менеджеров транснациональных компаний, выбравших космополитический образ жизни и траекторию развития, в действительности играл очень значительную роль не только в формировании социальных пространств, но и как экономическая категория, определявшая «горизонт мечты» для стран, пытавшихся осуществлять догоняющее социальное развитие стран и значимых социальных групп. В целом ряде стран, включая большинство т. н. «новых индустриальных стран», именно в расчете на эту категорию формировалась перспективная социальная инфраструктура.

Кризис социальной мобильности, однако, в современных условиях может носить многоуровневый и многоаспектный характер, поскольку затрагивает слишком широкие слои населения не только в коллапсирующих странах, но и там, где имели место попытки осуществления догоняющей глобализации. В этих условиях объективно будет возникать запрос на новые идеологические основания, причем конкурирующие, для глобальной и национальных идентичностей, что может также создать существенные социальные риски.

Пятое. Возникают элементы операционной реальности безлюдной, как минимум малолюдной и бесконтактной, экономики. Отметим, что целый ряд аспектов этой потенциально «безлюдной» экономики был апробирован уже на поздних фазах развития классической глобализации, когда происходила глубокая алгоритмизация и виртуализация целого ряда отраслей: логистики, финансов, систем социального управления, что сопровождалось массовыми сокращениями. Десоциализация экономики лишает своей основы базовый драйвер развития глобализации в ее целостном социально-экономическом и политическом понимании: опора на механизм роста за счет потребления, под который подстраиваются все иные структурные элементы, включая развитие технологий. Постпандемический мир приходит к кризису одноразовости в потреблении и ускоренного оборота потребительских товаров, что будет иметь существенные социальные и даже идеологические последствия.

Одновременно неизбежен кризис концепции социального иждивенчества, в наиболее полном виде выраженной в идее минимального (базового) гарантированного дохода, основанного, безусловно, на сниженном социальном стандарте, но, с другой стороны, и на убыстрении амортизации товаров, их одноразовости и совместном использовании. Последнее попадает под удар хотя бы по гигиеническим соображениям. В условиях кризиса социально иждивенческие слои становятся не просто наиболее уязвимой категорией общества, но потенциально одной из наиболее агрессивных и деструктивных.

Наиболее чувствительными являются не кратко- и даже не долгосрочные последствия таких процессов, а эффект долгосрочного деклассирования, то есть выдавливание значительных групп биологически активного населения из сферы социально-полезной экономической деятельности. В посткризисной экономике возникает запрос не на потребителя, квалифицированного или нет, потенциал которого как центрального звена в социальном развитии будет и далее сокращаться по объективным и субъективным причинам, а на «творца», что противоречит всему укладу модели капитализма, строившейся в рамках глобализации.