Коллектив авторов - Россия и мусульманский мир № 2 / 2018

Неудивительно, что около 1/3 респондентов даже в начале 2000-х годов высказывались в пользу ренационализации крупных компаний, а за «устойчивым и широко распространенным отрицательным отношением к последствиям приватизации обнаруживалось раздраженное и мстительное ожидание “социального реванша”, парадоксальным образом сочетающееся с практически полным отсутствием надежд на восстановление “социальной справедливости”» [Зоркая 2005: 94]. Недостаточная легитимность структуры крупной собственности по сей день остается бомбой замедленного действия, которая может взорваться в момент дестабилизации социальной системы, обусловленной сочетанием внешнего и внутреннего давления.

Лауреат Нобелевской премии по экономике Джозеф Стиглиц, обобщая опыт российской приватизации, писал:

«Если приватизация проводится способами, которые многие считают незаконными, и при отсутствии институциональной инфраструктуры, то фактически могут быть подорваны более долговременные перспективы рыночной экономики. Но еще хуже то, что нарождающиеся частнособственнические интересы приводят к ослаблению государства и разрушают общественный порядок посредством коррупции и присвоения имущества представителями властных органов» [Стиглиц 1999: 14].

На рубеже XX–XXI вв. запрос на «возвращение государства» был массовым, причем во многом он был связан с тем, что дальнейшая экспансия неформальных институтов и отношений из механизма редукции неопределенности могла трансформироваться в источник генерации новых социальных рисков. И напротив, сверхвостребованной оказалась способность стоящего во главе иерархии власти политического лидера управлять неопределенностью и рисками, даже если это управление осуществляется на основе комбинированного использования формальных и неформальных институтов. В этом смысле стремление к «возврату государства» означало, что в одной точке начинают сходиться массовые ожидания, интересы значительной части политических акторов и опасения мощных групп влияния. По сути дела это был запрос на системную стабилизацию, на установление в целом понятных и приемлемых «правил игры», причем в компромиссном варианте, исключающем как передел собственности, так и «приватизацию» государства отдельными сетевыми структурами. Решение этой задачи стало одним из важнейших направлений политики Владимира Путина в период его первого президентства. Именно в этом контексте следует рассматривать и борьбу Путина с такими знаковыми фигурами, как Б. Березовский, В. Гусинский и М. Ходорковский.

Провозглашение Путиным курса на «равноудаление» олигархов означало, что в связке «власть–собственность» доминирующей остается именно власть. Причем решительные действия Владимира Путина по ограничению влияния крупного бизнеса и его отдельных представителей на структуры власти поначалу осуществлялись с привлечением меньшего объема политических ресурсов, чем можно было предполагать в момент его вступления в должность президента России. Первыми из «равноудаленных» оказались Владимир Гусинский, сделавший ошибочную ставку на успех тандема Примаков – Лужков на думских выборах 1999 г., и Борис Березовский, слишком активно намекавший на свой якобы решающий вклад в возвышение Путина и успешную раскрутку «Единства». Оба олигарха казались живыми символами ушедшей эпохи, и их изгнание за пределы России должно было убедительно продемонстрировать наступление совсем других времен. Основным итогом первого раунда борьбы с олигархами стало возвращение под контроль Кремля ключевых медиаактивов, которые и Березовский, и Гусинский использовали в качестве мощнейшего инструмента укрепления своего влияния и экспансии подконтрольных им бизнес-империй.

Хотя вынужденное изменение редакционной политики телеканала НТВ и других СМИ, ранее входивших в медиахолдинг Владимира Гусинского, вызвало серьезные опасения за судьбу свободы слова и свободы печати в России, сам выход нового лидера страны из-под опеки олигархических группировок в полной мере отвечал общественному запросу. Никаких намерений осуществить комплексный пересмотр итогов приватизации власть не демонстрировала; более того, в случае принятия бизнесом новых правил игры она становилась основным гарантом сохранения той структуры собственности, которая сложилась к концу 1990-х годов. После отъезда из России Бориса Березовского этот негласный пакт был принят почти всеми бизнес-структурами. Исключением оказался ЮКОС Михаила Ходорковского.

Вызов со стороны Ходорковского носил системный характер и потому рассматривался Владимиром Путиным и его окружением как значительно более серьезная угроза, чем претензии Березовского и Гусинского на политическое влияние. Масштаб и направленность вызова на фундаментальные политико-экономические изменения не отрицают и убежденные сторонники Михаила Ходорковского:

«Усилия акционеров ЮКОСа в начале 2003 г. можно сложить в некоторую общую картину: они атакуют коррупцию, они выводят крупнейшую нефтяную компанию из-под контроля государства, они финансируют оппозицию, они воспитывают новое поколение свободных граждан, они развивают гуманитарную науку – у них, кажется, есть какой-то бизнес-план для России. Еще немного, и Россия выйдет из-под личного контроля президента Путина, станет совсем западной страной. В некотором смысле это действительно заговор, направленный на смену общественного строя. И глупо же думать, что Кремль не замечал такого заговора» [Панюшкин 2006: 21].

По всей видимости, решающим мотивом решения власти о демонтаже бизнес-империи Ходорковского стало то обстоятельство, что вслед за завершением сделки с Романом Абрамовичем о слиянии ЮКОСа и Сибнефти (апрель 2003 г.) начались переговоры о продаже блокирующего пакета акций объединенной компании с ChevronTexaco и ExxonMobil. Успех переговоров означал переход бизнес-империи Ходорковского в высшую лигу транснациональных корпораций, а сам ее хозяин, войдя в ареопаг глобальной предпринимательской элиты, становился для российской власти практически неуязвимым. Утрата политического и юридического контроля со стороны Кремля над важнейшим активом российской нефтедобывающей отрасли могла означать не просто резкое усиление альтернативного центра влияния на экономику и политику, но пересмотр самой формулы неопатримониального капитализма. Успех проекта Ходорковского должен был открыть шлюзы конвертации собственности в политическую власть, а последней – в новую собственность. Предполагать, что вся эта грандиозная сделка задумывалась Ходорковским ради того, чтобы навсегда покончить с патримониальными отношениями, коррупцией и специфическим инструментарием российского бизнеса 1990-х годов, оснований, как минимум, недостаточно.

Читать дальше