Деннис Мюллер - Разум, религия, демократия

Чувство справедливости, насколько можно судить, тоже вырабатывалось генетически. Члены племени участвуют во многих видах обмена, и каждый рассчитывает получить ценность, примерно адекватную той, которую предлагает. Если человек делится добычей с соплеменником в день, когда тот ничего не добыл, он рассчитывает на ответное действие в другой день, когда сам останется без добычи. Если Веберы приглашают Шмидтов на обед, Шмидты чувствуют себя обязанными ответить Веберам таким же приглашением. Если некто приглашает вас на завтрак, вы считаете себя обязанными отплатить ему тем же. Но пригласить человека только на завтрак за то, что он отдал вам автомобиль BMW, – ситуация явно неадекватная ни для вас, ни для него. И следует учесть, что реакция на несправедливость может быть очень резкой.

Наше генетическое наследство, можно сказать, – весьма пестрый набор. С одной, позитивной, стороны, мы получили большой мозг и познавательные способности. Мы способны к мышлению примерно в той мере, какая предусмотрена моделями рационального актора, и масштабы наших способностей подтверждаются множеством блестящих научных достижений. К этому можно добавить наши врожденные склонности сотрудничать и вести себя альтруистически.

Но в нашем генетическом багаже есть и темная сторона, чреватая проблемами. Групповая солидарность, жажда похвалы, любовь к подражанию и поклонение лидерам толкают нас к расизму и нетерпимости. Мы чувствуем потребность следовать за вождем, который убеждает нас, что мы лучше других, и доказывать наше превосходство силой. Как подчеркивает Стивен Холмс (Holmes, 1995), многие сочинения философов и обществоведов – не говоря уже о писателях, поэтах и т. д. – посвящены проблеме сдерживания аффектов – иррациональных, разрушительных и губительных даже для самого их носителя [61] См. также: Hirschman (1977). годня перед людьми стоят те же самые задачи, что стояли всегда: как в полной мере использовать творческие способности нашего разума, чтобы жить более достойно и нейтрализовать присущие всем нам импульсы к саморазрушению.

В этой книге я подчеркиваю значение эволюции когнитивных способностей человека для развития демократических институтов. Поэтому в целях дальнейшего изложения будет полезно проследить, как эволюционировали когнитивные способности. Этот процесс подробно описывает Мерлин Дональд (Donald, 1991). По его мнению, «современный ум» прошел четыре стадии развития: эпизодная культура, миметическая культура, мифическая культура и теоретическая культура.

Все приматы, включая людей, живут в группах. Чтобы выжить, они должны научиться представлять, когда то или иное действие с большей вероятностью вызовет негативную реакцию других членов группы, а когда позитивную, какому шимпанзе понравится ухаживание, а какому нет, и как построена иерархия самцов. Мигрирующие группы должны приобрести знания о том, когда плодоносят те или иные деревья и когда пересыхают источники воды. Способность распознавать такие ситуационные знаки и предпринимать соответствующие действия Дональд (Donald, 1991, ch. 5) называет эпизодной культурой. Подобными способностями обладают птицы и млекопитающие; в наибольшей степени они развиты у человекообразных обезьян.

Характерный для эпизодной культуры процесс обучения хорошо описан бихевиоризмом. Животные реагируют на стимулы и усваивают, какие действия вознаграждаются, а какие наказываются. Важность такого рода знаний для выживания очевидна. Некоторые элементы поведения человека напоминают поведение высших приматов и могут быть отнесены к эпизодной культуре. Свойства, полезные для выживания, не исчезают в ходе эволюции вида; к ним добавляются другие полезные свойства.

В своем развитии люди вышли из стадии обезьян, поскольку приобрели более значительные когнитивные способности.

Насколько можно судить, до изобретения языка люди общались друг с другом, выражая мысли действиями. Дональд называет это миметическим умением : «В основе миметического умения, или мимесиса, лежит способность производить сознательные, лично инициированные изобразительные действия, преследующие определенную цель, но не имеющие языкового выражения. Основная суть миметических актов определяется их репрезентационной функцией… От имитации и мимикрии мимесис принципиально отличается тем, что подразумевает создание целенаправленных репрезентаций. Если имеется аудитория, призванная интерпретировать эти действия, мимесис служит и задаче коммуникации. Но с его помощью человек может просто изобразить некое событие для себя, чтобы усовершенствовать и отточить это умение…» (Donald, 1991, pp. 168–169; курсив в оригинале).

Миметическая культура относится к периоду, когда жил homo erectus, т. е. возникла приблизительно 1,5 млн лет назад. Надо полагать, мимесис использовался для координации действий во время охоты и столкновений с другими группами. С его помощью учили добывать огонь, строить хижины, мастерить оружие и орудия труда, сражаться и охотиться, исполнять ритуальные пляски и участвовать в играх. Таким образом, в конце периода, когда жил homo erectus, людские сообщества, по всей видимости, уже обладали многими параметрами, которые, с нашей точки зрения, свойственны человеческому обществу, за исключением высокоразвитого языка. Фелипе Фернандес-Арместо (Fernández-Armesto, 2004) настаивает на том, что вид homo sapiens нельзя резко отделять от других приматов, в частности от шимпанзе и человекообразных обезьян, поскольку эти последние тоже пользуются орудиями (пусть и в ограниченных пределах), участвуют в совместных действиях и даже издают разнообразные звуки коммуникативного характера. Перечисленные факты несомненны. Однако когнитивные достижения homo sapiens и сложность созданных им социальных структур далеко превзошли все, чем довольствуются другие приматы. Поэтому можно с полным правом утверждать, что остальные ныне существующие приматы живут преимущественно в рамках эпизодной культуры.

Человек современного типа – представитель вида homo sapiens – появился в период между 200 и 100 тысяч лет назад. По сравнению с homo erectus он обладал рядом важных эволюционных преимуществ. Самыми существенными были мозг, в среднем на 20 % более крупный, и надгортанный речевой аппарат, состоявший из мягкого неба и очень гибкого языка. Этим голосовым аппаратом homo sapiens отличался как от homo erectus, так и от неандертальцев, которые существовали параллельно с homo sapiens, пока не исчезли приблизительно 35 тысяч лет назад. И homo erectus, и неандертальцы, несомненно, обладали некоторыми способностями устной коммуникации. Несомненно также, что на этих способностях строился процесс отбора, в результате которого появился homo sapiens. По размеру мозг неандертальца был примерно таким же, как у homo sapiens, и даже чуть больше; но форма и расположение гортани и других речевых органов заметно ограничивали способность неандертальцев к устному общению по сравнению с homo sapiens. Последнее обстоятельство, возможно, способствовало их исчезновению [62] Liberman (1975, 1984), Donald (1991, pp. 115–119, 204–208). . Верный себе Фернандес-Арместо преуменьшает важность этого различия между неандертальцами и homo sapiens. Однако речь дала новому человеку огромное преимущество перед его предшественником, homo erectus. Последний с помощью мимесиса добился немалого во многих сферах координированной коллективной деятельности – охоте, собирательстве, изготовлении орудий. Но речь сделала «людей… лучше и быстрее во всем: в согласовании совместных усилий, изготовлении орудий, ведении планомерной войны, поиске и строительстве убежищ, собирательстве и охоте» [63] Donald (1991, p. 210). .