Юрий Левада - Ищем человека: Социологические очерки. 2000–2005

Терминологическое отступление

В советском новоязе трудно найти другой специфический термин, сравнимый по экспансивности с понятием «особый» (обособленный, отделенный от других, принципиально иной по значению, происхождению, назначению, использованию и т. д.). Особый режим, особый порядок, особо важный, особо опасный, особо секретный, особые отделы, особые совещания (т. е. пресловутые «тройки»), особые «папки» (условия хранения документов) – вплоть до особых магазинов и продуктов, сортов колбасы, пайков и пр. и пр. В любом случае крайняя степень какого-то качества обозначалась через определение его «особости», исключительности, в отличие от более или менее обычного его варианта. Видимо, столь широкое распространение меток «исключительности» свидетельствует о характере разобщенного, «разгороженного» языкового (понятийного, категориального) пространства, в котором общезначимость или общеобязательность превращались в исключительное. В социологическом плане это пространство господства партикуляристских норм – привилегий, льгот, разрешений и, соответственно, запретов, ограничений, репрессалий. Кстати, именно в таком пространстве (универсализации партикуляризма) возможно появление все еще живучего в официозном воображении жупела «вседозволенности» – кошмарного видения сломанных перегородок.

Одна из особенностей «разгороженного» социального пространства состоит в том, что сами перегородки приобретают таинственно-сакрализованное значение. Попытки их объяснить выглядят столь же рискованными, как и попытки преодоления, сама апелляция к «особому» считается объясняющей.

Если подойти ближе к интересующей нас теме, то «советское» ее воплощение оказывается одним из крайних вариантов значительно более старой и более живучей концепции «особости», «исключительности» судьбы, истории, самого человека в России. В данном случае, в соответствии с программой исследования, мы ограничиваемся только проблемой «особости» человека в массовом сознании.

Дежурная тема «русских дебатов» XVIII–XXI веков

И практически, и когнитивно проблема соотнесения «своего» человека с «иным», «чужим» в современном, т. е. модернизационном, контексте существует в России примерно три столетия; более ранние контакты с миром на «человеческом» уровне имели иной масштаб и иное содержание (конфликтное, колонизаторское, сугубо локальное). Причем эта проблема неизменно обостряется как в моменты очередного модернизационного «рывка», так и в периоды разочарований в его результативности.

Представление об исключительности социального характера и установок «российского человека» в сравнении с любым иным имеет устойчивые опоры, с одной стороны, в насаждаемых «сверху» идеологемах (неоднократно менявших собственные обоснования – от традиционно-религиозных до революционных и, затем, едва ли не обратно), а с другой стороны, в привычной инертности массового сознания, готового эти идеологемы воспринять на своем уровне.

Следует напомнить, что концепция особого человеческого типа (как и особого исторического пути и пр.) широко использовалась не только в рамках консервативных и ретроградных общественных течений, но и в рамках течений наиболее радикальных. Практически все основные направления отечественного радикализма, выдвигая универ-сально-«западнические» лозунги, явно или неявно предполагали, что осуществить их удастся лишь человеку «особому» (общинному, лишенному индивидуальных интересов и склонности к рациональным компромиссам и пр.). На особого русского человека – казавшегося верным слугой монархии и православия – в свое время возлагали надежды отечественные консерваторы. Но на особого русского человека, способного ломать закономерности и сроки исторических перемен, уповали и все отечественные социалисты XIX и XX веков. Все русские «западники», от Герцена до Ленина, использовали концепции «особого» человека и его «особого» пути к мировым универсалиям. Аналогичным образом на модель особого – уже советизированного – человека рассчитывали чуть позже практики лагерного социализма. При смене содержания и обоснования идеологем воспроизводилась модель противопоставления «нашего» человека чуждым («западным») его образцам.

Перемены и события последних лет придали новую остроту извечной проблеме. Падение множества официальных и традиционных перегородок поставило «нашего» человека лицом к лицу с «западным» миром, сделало неизбежным постоянное практическое сопоставление, сравнение, влияние исторически разделенных миров, в том числе на человеческом, социально-антропологическом уровне. Это испытание часто оказывается шоковым. Только вблизи стали очевидны масштабы реальных, уже не декларативных, различий не только в факторах экономического роста и значении социальных институтов, правовых концепций и пр., но и в сложившихся установках и притязаниях человека. На всех уровнях, от массового до официального – и не без солидных интеллигентских усилий – с различных сторон и с новой энергией реанимируются лозунги вредоносности западного влияния, недопустимости чужого вмешательства во внутренние расправы и т. д. и т. п. Как и ранее, попытки нового отгораживания от внешнего мира, нового изоляционизма служат средством самоутверждения (на «своем» уровне) и самооправдания («не получилось»).

Сравнительный анализ результатов 1994 и 2003 годов (второй и четвертой волны исследований по программе «Советский человек»; N=3000 и 2000 человек соответственно) позволяет рассмотреть существенные стороны этой ситуации на эмпирическом уровне.

Вехи десятилетия

Даты рассматриваемых исследований разделяют 9 лет, поскольку внешние обстоятельства вынудили на год сократить период между последними опросами. На принципиальные результаты такой сдвиг сроков мало влияет, с некоторой долей условности можно говорить о том, что сравнительные показатели двух волн представляют определенный десятилетний цикл динамики общественного мнения.

Начало этого периода (1994) – первые, довольно неуклюжие, шаги общественно-политической стабилизации после кризисного года, начало преодоления дефицита, первые массовые разочарования в демократии и демократических переменах. (Опрос проводился в ноябре, до начала первой чеченской кампании.) В следующей волне исследования (1999) интересующий нас блок вопросов не задавался. Завершающий год периода (2003) был ознаменован тенденцией общественной консолидации в рамках «управляемой демократии» и с помощью лозунгов примирения с прошлым, т. е. прежде всего прекращения демонстративной конфронтации с ценностями советского времени, и прагматически-ограниченного сближения с Западом.