Юрий Левада - Ищем человека: Социологические очерки. 2000–2005

Как известно из регулярных опросов, постоянно наблюдается разительное расхождение массовых оценок деятельности президента и назначаемого им правительства (например, в январе 2005 года, N=1600 человек, разница между позитивными и негативными оценками составляла у президента +33, у правительства-32). Объяснить это явление можно, скорее всего, отмеченным выше расхождением прагматических и символических функций: первые в общественном мнении относятся к правительственным, а вторые сохраняются за президентом. Поэтому министрам приходится отвечать – правда, только перед общественным мнением – за все беды и трудности, а президентские рейтинги остаются почти неприкосновенными, «тефлоновыми». (Из той же логики разделения функций вытекает и приписывание президенту достижений в росте зарплат и пр.)

Ту же, по существу, картину можно выразить в терминах надежд – практических (приближенных к реальности) и предельных, как бы надежд «с большой буквы». Надежды всегда более устойчивы, чем практические расчеты, потому что люди, «человек обыкновенный», в мире неопределенности в них нуждаются постоянно, а уж абстракция «Надежды» довольно долго сохраняется почти при любых обстоятельствах. Поэтому «герой Надежды» как символическое средоточение общественных ожиданий – а именно эта функция возложена общественным мнением на образ президента – всегда оказывается в более выигрышном положении, чем любой практический руководитель. Правда, по мере рутинизации это положение тоже усложняется и представленная выше его логическая модель требует соответствующих оговорок. Самый распространенный массовый аргумент в пользу сохранения высокого уровня доверия и надежд в отношении нынешнего президента – «больше не на кого надеяться» (мнение 41 % опрошенных в августе 2004 года, N=1600 человек). Показатели более приземленных надежд на то, что президент «сможет справиться» с конкретными проблемами страны, довольно устойчиво снижаются. В целом траектория трансформации общественных ожиданий выглядит примерно как последовательные переходы от реальных ожиданий к туманным надеждам, далее к символам надежд и т. д. вплоть до всеоправдывающего аргумента «безальтернативности».

Дополним приведенные выше данные ответами на другой регулярно задаваемый вопрос.

Таблица 1.

«Согласны ли Вы с тем, что население России уже устало ждать от В. Путина каких-то положительных сдвигов в нашей жизни?»

(N=1600 человек, % от числа опрошенных)

Рутинизация общественно-политического режима или, шире, социально-политической системы – процесс довольно сложный, его последствия могут быть различными. Рутинизация советского строя, происходившая после размывания и конца сталинизма, примерно с 60-х до 90-х годов прошлого века, в конечном счете привела не к его стабилизации, а к ослаблению его основ и последующему крушению. Как период правления М. Горбачева, так и период президентства Б. Ельцина привели не к рутинизации, а к кризисам, за которыми следовали перемены в типах режима и составе правящих элит. В нынешних условиях тенденции рутинизации сочетаются с кризисными поворотами во внутренней, внешней, экономической политике и соответствующих сдвигах на уровне лозунгов и установок. Это, видимо, свидетельствует об отсутствии достаточно стабильного баланса интересов, а также механизма принятия решений, кадровой преемственности, особенно на верхних этажах власти.

Потенциалы «человека обыкновенного»: до и после января 2005 года

Какую роль играет – или может играть – в таких процессах интересующий нас персонаж, «человек обыкновенный»? Как уже отмечалось, простейший и самый очевидный вариант его поведения – приспособительный (понижающая адаптация, снижение запросов, устойчивая тревожность «как бы хуже не было», сочетаемые, впрочем, с надеждами на «чудо твердой руки»). Но ни очевидность, ни распространенность не делают этот вариант единственно возможным. Латентные факторы вроде кризиса или неоправданных акций «сверху» при накоплении скрытого раздражения «снизу» могут приводить и к разрушению стандартных моделей массового поведения. В определенной мере это показал и опыт общественных трансформаций и кризисов последних 20 лет в России, в советских границах и вблизи их рубежей.

Каждый из таких кризисов означал – в интересующем нас плане – изменение собственного состояния человека, т. е. переход от «обычного» (адаптивного) состояния в возбужденное, мобилизованное. Другая примета трансформации – появление на авансцене иного типа коллективной идентичности: место коллективно-унизительного «мы-заложничества» занимает коллективно-возвышающее «мы-освобождение». Вряд ли можно обозначить пригодные для разных условий количественные параметры подобных переходов: число их участников, никогда не достигающее большинства (неважно, населения или авангардной группы), оказывается достаточным, если способно воздействовать на значимую (опять-таки не вычисляемую заранее) массу людей.

Проникавшая на газетные плоскости перспектива «уличной» мобилизации, «баррикад» и т. п. в общероссийских масштабах (или значениях), вне зависимости от мотивов и направленности подобных акций, до последнего времени представлялась просто нереальной, точнее – крайне маловероятной. Это как будто вполне объяснимо особенностями российского социального пространства, наличными дистанциями между людьми, обсуждавшимися выше эффектами изолированности человека, настроениями равнодушия, готовностью довольствоваться малым, надеяться только на власть имущего и т. п. – при отсутствии серьезных организующих (или солидаризирующих) факторов, как внутренних, так и навязанных извне. Массовые выступления в различных регионах России с января 2005 года (по случайному историческому совпадению, в столетнюю годовщину аналогичных событий «первой» русской революции) показывают, что «маловероятные» варианты – к явному удивлению властей, наблюдателей и самих участников событий – оказываются реальными и значимыми.

Как известно, «инициатива» в данном случае исходила сверху, со стороны властей, не сумевших ни подготовить реформу монетизации льгот, ни предвидеть ее социальные последствия, ни своевременно реагировать на массовые протесты. Запоздалые и частичные корректировки скорее (на момент подготовки данной статьи, в феврале 2005 года) подливают масло в огонь массовых протестов, чем гасят его. Уже сейчас ясно, что «баррикады» (в современном смысле, т. е. акции типа перекрытия магистралей) оказались возможными и даже эффективными средствами массового социального протеста.

Можно полагать, что действия государственных органов послужили детонатором давно назревавшего социального кризиса. Притом касающегося не только сферы социальной политики, а всего комплекса отношений между властью и народом в стране. Очевидные – при всем различии периодов и участников – дальние аналогии из отечественной истории последнего столетия дают события начала 1905 года и февраля 1917-го. Нуждаются во внимательном сравнительном анализе более близкие по времени и структуре социальные и социально-политические протесты 50-80-х годов в странах тогдашнего советского блока.