Марина Могильнер - Изобретение империи: языки и практики

Итак, бурятская национальная школа выступала в роли важнейшей структуры, которая, с одной стороны, должна была интегрировать весь бурятский этнос и, с другой стороны, обучать индивида, прежде всего через язык, специфическим практикам этнически окрашенного поведения в обществе.

В контексте национально-культурного строительства рассматривалась и проблема развития бурятского искусства «как неотъемлемой части бурятской этнической культуры». «Основная наша работа… – подчеркивали участники совещания, – должна быть направлена по линии организации нашего национального искусства во всех его видах…» [716] При этом отмечалось, что «художественное искусство – живопись, архитектура, скульптура, орнамент и т. д. наиболее ярко выявлено в дацанах…» [717] И поэтому необходимо вести «специальное изучение и разработку вопросов о дацанском искусстве» [718] , с тем чтобы использовать «его для постройки нового бурят-монгольского искусства…» [719] . Популяризировать и распространять новое бурятское искусство «в массах» должны были образовательные структуры – национальная школа, бурятское учительство, а также специально подготовленные для этого «профессионал-работники по национальному искусству» [720] . Последние «должны быть организаторами, руководителями национально-художественного воспитания в школе и будильниками национального искусства среди народной массы на местах» [721] . При этом подчеркивалось, что «создание прочной базы для развития бурят-монгольского национального искусства» должно происходить «в уже более организованном государственном масштабе» [722] . Иными словами, планировалось создать особую группу людей, которые профессионально занимались бы внедрением определенных этнически наполненных культурно-эстетических моделей в повседневную жизнь бурят.

В рамках концепции «национально-культурного строительства» было также уделено некоторое внимание проблеме адаптации бурятского этноса к социально-экономическому и культурному окружению. Участники совещания осознавали, что «бурятский народ политически, экономически и культурно связан с русским народом, с советской государственной политикой, экономикой и культурой» [723] . В силу того, что Бурятия является «в политико-экономическом отношении частью единого СССР», она «и в культурном строительстве должна использовать русскую науку, средние и высшие учебные заведения для подготовки квалифицированной рабочей силы и т. д.» [724] . Поэтому подчеркивалась «необходимость знания русского языка для граждан бурятской национальности» [725] . И, соответственно, делался следующий вывод: «Русский язык должен получить вполне устойчивое положение в бурятской национальной школе, так как необходимость удовлетворения изучения русского языка вызывается экономическими, политическими и культурными соображениями» [726] . Таким образом, знание русского языка рассматривалось в качестве необходимого условия для повышения уровня социальной мобильности бурят в контексте социокультурной модернизации советского общества.

Особое место в концепции «культурно-национального строительства» занял комплекс идей, касающихся этнокультурной общности бурят и монголов, уже упоминавшейся выше в контексте языковой политики. Как отмечают некоторые исследователи, при обсуждении программы культурно-национального развития «многие видные деятели Бурятии исходили из общности культуры и истории монгольских народов» [727] . «Необходимо отметить, – пишет A.A. Елаев, – что монгольская ориентация… была присуща всему национально-культурному строительству в Бурятии в 20-е годы и в наибольшей степени соответствовала сохранению и развитию этнического содержания бурятской культуры в органической связи ее с родственной общемонгольской основой» [728] .

Действительно, участники культурно-национального совещания исходили из того, что «монгольские племена, в том числе бурят-монголы, хотя разобщены между собой в территориально-политическом и хозяйственно-этническом отношениях, но в языковом и культурно-экономическом – представляют единое целое» [729] . Следовательно, по их мнению, «все вопросы принципиального характера, касающиеся повышения квалификации этнической культуры монголов, языка, письменности, искусства, школы и т. д., являются вопросами, общими для всех монголов. Разрешение этих вопросов имеет актуальнейшее значение для культурной судьбы всех монголов и возможно только при совместном сотрудничестве всех культурных сил Бурятии и Монголии» [730] . А значит, необходимо «во главу угла поставить вопрос культурного объединения монгольских племен…» [731] .

Осмысление проблемы культурного развития в таком ракурсе побуждало бурятскую интеллигенцию к активизации социокультурных контактов с Монголией: «…Центральным вопросом… должен встать вопрос об организации научно-исследовательского института языковой и этнической культур монголов для разработки и разрешения вопросов повышения языковой квалификации языка, письменности, искусства… школы и проч. элементов монгольской этнической культуры и для подготовки кадра квалифицированных научных работников-руководов в области вопросов теории и практики повышения квалификации этих культур» [732] ; «в порядке пожелания мы возбуждаем вопрос об организации совместно с Монголией такого учебного заведения, в котором подготавливались бы организаторы и профессионал-работники по национальному искусству» [733] . Таким образом, бурятская интеллигенция стремилась создать институты, через которые единство бурят и монголов реализовывалось бы в форме социокультурного взаимодействия [734] .

Необходимо отметить, что бурятские коммунисты, являясь руководителями автономной республики, не препятствовали поначалу такому развитию событий, а, напротив, в определенной мере способствовали ему. По мнению A.A. Елаева, «монгольская ориентация развития бурятской культуры в то время была возможна потому, что еще отвечала коминтерновским установкам на развитие мировой революции в сопредельных странах Центральной Азии и роли Бурреспублики как „форпоста социализма“ на „Буддийском Востоке“» [735] . Того же взгляда придерживается и Л.B. Курас, который считает, что идея о культурном единстве монгольского мира стала «важным политическим рычагом в имперских планах Коминтерна. Спецификой его деятельности стало использование территории всей Сибири в качестве плацдарма для революционной работы в странах Дальнего Востока» [736] . В этой связи необходимо отметить, что создание национальной автономии для бурят с самого начала рассматривалось большевиками (как на центральном, так и на локальном уровне) в контексте разрешения стратегических целей внешнеполитического курса советского правительства. Еще 14 октября 1920 года Политбюро ЦК РКП (б) приняло постановление «О задачах РКП (б) в местностях, населенных восточными народами», в котором говорилось о необходимости предоставления бурятам национальной государственности. Принятие такого решения объясняется внешнеполитической целесообразностью, о чем свидетельствует реакция на него бурятских большевиков: «…дело установления бурят-монгольской автономии диктуется главным образом соображениями международного характера, имеющими в данный период существования Советской власти первостепенное значение в борьбе с мировым империализмом…» [737] Они подчеркивали, что образование БМ АССР, «внешне являясь демонстрацией советских принципов решения национально-колониального вопроса и политически импонируя всему монголо-тибетскому миру, явится большим плюсом для усиления Советской внешней политики на Дальнем Востоке и в Центральной Азии» [738] . На I съезде Советов республики, состоявшемся в декабре 1923 года, отмечалось, что «работа съезда имеет колоссальное политическое значение. Трудящиеся Монголии внимательно прислушиваются к работе съезда, и съезд этот создаст благоприятную почву для дальнейшего укрепления связи с Монголией. Наш съезд – красный маяк на Дальнем Востоке» [739] . Большевистская риторика наводит на мысль о том, что реализация националистического проекта в отношении бурят, проводившаяся под патронажем компартии, представляла собой один из способов достижения стратегических целей социалистической революции, среди которых самой важной являлась мировая революция. В этом контексте едва ли можно говорить о конкуренции и противостоянии между бурятским национализмом (контролируемым и, в определенной мере, инспирируемым коммунистами), с одной стороны, и большевистским проектом глобального переустройства – с другой. Скорее надо говорить о некоем симбиозе между ними, обусловленном тем, что интересы национализма и большевизма на некоторое время совпали.