Георгий Долин - Понять Россию. Опыт логической социологии нации

Показательно и то, что коммунистический режим относительно легко насаждал у нас не только равнодушие к религиозной жизни, но и атеизм.

И все же можно предполагать, что роль православия как фактора идентификации будет все более возрастать под натиском, прежде всего ислама, китайской экспансии и влияния западной культуры. Даже не смотря на то, что отправление обрядов православной церкви уже не вписывается в практику повседневной жизни россиян.

Время как бы застыло в ортодоксальной церкви и потому современный человек, даже если он действительно искренне верующий, просто вынужден отдавать дань обрядовой традиции наспех, а потому он не успевает глубоко проникнуться церковной жизнью и как следствие его вера чаще всего вырождается в бытовое суеверие.

Однако оценка влияния православия на нашу историческую судьбу была бы не полной, если не отметить, пожалуй, самое важное. То, что определяет отношение русского человека к действительности и что, собственно говоря, хотя и широко известно, но далеко еще не осознано нами в полной мере именно как существенное для нас обстоятельство.

Речь идет о том, что ортодоксальное христианство предполагает страдание в земной жизни как предуготовление к жизни вечной. Успешность или не успешность на земле не имеют никакого значения для будущей жизни. Для нее имеет значение только праведность, под которой подразумевается, прежде всего, покорность жизненным обстоятельствам, данным нам как испытание Богом.

При этом спасение обретается не преодолением этих обстоятельств, а духовной отстраненностью от них и чем более человек страдает в этой жизни, тем более он достоин райских благ в будущем.

Оценка такой установки не может быть однозначной. Мы знаем периоды нашей отечественной истории, когда именно она сыграла ключевую роль в сплочении и выживании народа, как это было, например, во времена монголо-татарского ига.

И в то же время мы не можем отрицать, что именно эта же установка убивает в нас внутреннюю потребность активного противления обстоятельствам, порождает гражданскую пассивность, смирение перед силой. И смирение это мы преодолеваем лишь под чьим либо водительством, либо когда иссякнет наше долготерпение. Но никогда это преодоление не становится повседневным естественным состоянием народной духа.

В конечном счете, мы должны отдавать себе отчет в том, что такая религиозная установка, которая уже более тысячи лет составляет одну из основ нашего национального самосознания и которой мы проникнуты до мозга костей, даже не осознавая в полной мере этого факта, принципиально отличает нас от протестантских народов. Народов, для которых земная успешность есть первый признак Божественного благорасположения и основание для возвращения после смерти в райские кущи.

Именно в этой особенности религиозного восприятия действительности лежит ключ к пониманию нашего отношения к трудовой деятельности и вообще к обустройству своего земного бытования.

Француз Жюль Гере в начале прошлого века посетил Америку, что вдохновило его на любопытные «Путевые очерки». Вот как он описывал повседневный деловой энтузиазм американцев:

«В ресторане Matin за завтраком я обратил внимание на господина, который каждые две минуты поднимался, чтобы взглянуть на биржевую котировку, развертывавшуюся в автоматическом аппарате. Я высказал по этому поводу свое удивление сопровождавшему меня американцу.

– Пойдите в ресторан на Бродвее, вы там увидите нечто получше. Я последовал его совету и как-то раз утром зашел позавтракать в „Savarin“, который расположен как раз в самом центре делового квартала.

Было страшно накурено. Места свободного ни одного. Повсюду царили лихорадочная торопливость и движение. За маленьким столиком, тесно прижавшись друг к другу люди наскоро глотали свое кушанье. Но они сравнительно с другими казались сибаритами, так как большинство ело стоя, не снимая шляп и не имея возможности даже прислониться. Они лаконично отдавали приказание лакеям, и кушанья через минуту уже подвались. Здесь все приготовлено заранее. Это необходимо уже потому, что посетители здешние никогда не завтракают больше десяти минут. Мне не оставалось ничего другого, как последовать примеру остальных. В четверть часа я съел кусок ростбифа, который совершенно готовый присылается из Чикаго, пудинг, ломоть сыру и чашку кофе. Рядом со мной стоял какой-то джентльмен, правой рукой он ел, а в левой, на которой было накинуто пальто, держал какой-то список цифр и пожирал его вместе с завтраком.

– Неужели они ни одной минуты не отдохнут после завтрака? – спросил я провожатого.

– Нет, они сейчас же бегут в свою контору и, не останавливаясь ни на одну секунду, чтобы поболтать со знакомыми, яростно набрасываются на работу и трудятся часов до шести, семи вечера. После этого они идут в клуб, выпивают там стакан-два виски или идут к себе домой, берут ванну, переодеваются, обедают, может быть даже поедут в театр и, прежде чем наступит полночь, уже лежат в постели. Завтрашний день будет такой же, как сегодняшний, и так всю жизнь» 23.

Если эта картина поразила француза, то сколь далека была она от образа деловой деятельности в России! Такой деловой энтузиазм в России просто не мыслим. Я вспоминаю образы трудовой деятельности, созданные в русской литературе, и неизбежно прихожу к выводу, что собственно в большинстве своем и за редким исключением они представляют труд как тягостную повинность 24.

Причем это касается всех, кто вовлечен в трудовую деятельность, начиная от предпринимателей и до рабочих и крестьян. Вот что пишет Борис Миронов – доктор исторических наук, профессор, ведущий научный сотрудник Санкт-Петербургского филиала Института российской истории РАН, известный ученый, занимающийся исследованием трудовых отношений и рабочей этики в России:

«Трудовая этика большинства рабочих, как и крестьян, в пореформенное время была далека от протестантской. Они работали, как говорили современники, „только по понуждению голода и холода“. Труд рассматривали как тяжкую необходимость, имели весьма скромные притязания и работали ради удовлетворения своих скромных, главным образом, биологических потребностей».

«Православные российские работники, будь то крестьяне или рабочие, предпочитали умеренную работу и любили праздники не потому, что они были ленивыми или глупыми, а потому, что в их системе ценностей труд не занимал столь высокого места, как в системе ценностей работника, воспитанного в протестантской культуре. „Этика праздности“, характерная для всех традиционных обществ, больше соответствовала представлениям российского работника о хорошей жизни, чем этика напряженного труда. Российский православный народ вплоть до 1917 г. жил по принципам традиционной трудовой морали или по христианским заповедям, т. е. не превращал трудолюбие, деньги и время в фетиши, которым следует поклоняться. Время – не деньги, был он уверен, время – праздник!»