Сергей Кара-Мурза - Потерянный разум. Интеллигенция на пепелище России

Нравственность представлена в законе как внесоциальная категория, относительно которой в обществе сегодня нет конфликта. Закон исходит из предположения, что тот подрыв нравственности и культурных ценностей, который, по мнению оппозиции, имеет место на телевидении, есть следствие безнравственности или невысокого культурного уровня лиц, которые пришли к руководству телевидением.

В действительности российское телевидение, как и в других странах, проводит целенаправленную политику, цель которой – установление культурной гегемонии правящего режима, без которой его власть не может стать устойчивой. Прямого отношения к морали руководства это не имеет (исследования на Западе показали, что руководители телевидения высокого ранга запрещают своим детям и внукам смотреть телевизор, за исключением малого числа спокойных познавательных программ «советского» типа). Попытка изменить эту политику – проблема политической борьбы.

Рациональным подходом было бы не создание Совета старейшин, способного судить о нравственности или безнравственности тех или иных ценностей, а соглашение о разделении эфира и технических средств для утверждения главными общественными силами их ценностей и представлений о нравственности, добре и справедливости – их собственными художественными и интеллектуальными силами, а не через враждебных им интерпретаторов.

Закон мог бы также ввести в определенные рамки «накал» утверждаемых ценностей, установить «мораторий» на экстремизм. Например, запрещать «пропаганду социальной вражды» – это чистой воды тоталитаризм, он неприемлем и нереален в нынешних условиях 121. Другое дело – ввести эту пропаганду в правовые рамки, как это и делается в западных законах о телевидении: через требование разделять информацию и мнение; через право неприкосновенности личного образа; через право на опровержение.

Закон, вводящий в рамки права социальные противоречия (в данном случае в культурной сфере), обязывает разные политические силы открыто связать себя с альтернативными ценностями, так чтобы каждая передача шла под собственным знаменем. Например, «советская» часть общества могла бы сама подбирать для демонстрации советские и иностранные фильмы или музыкальные композиции, сама их комментировать и т. д. Напротив, те силы, для которых порнография и фильмы ужасов являются важным инструментом принижения человека с целью господства, вынуждены были бы взять на себя ответственность за показ этой продукции – а сейчас она показывается безлично, это как бы требование рынка, уступка порочности каждого человека.

Рациональный законопроект от оппозиции вместо декларации несуществующего морального единства признал бы наличие противоречий и ввел в рамки права конкуренцию конфликтующих систем нравственности и культурных ценностей. Даже если левая и патриотическая часть общества при этом получила бы немного времени, она выиграла бы, потому что это было бы ее время, не загаженное посредниками. Ведь даже выступая иногда на шоу Познера и Шустера, политики оппозиции не имеют возможности высказать связно ни одну серьезную мысль – структуру рассуждений задают ведущие.

Не в интересах оппозиции и вводить в закон юридически неопределимые понятия, которые фактическая власть сможет трактовать в свою пользу. Сила оппозиции всегда в максимальной ясности и логичности. При двусмысленных формулировках любой пункт может быть истолкован властью именно в ее интересах.

Фильм о Сталинграде может быть представлен как пропаганда войны, а «Гамлет» – как пропаганда насилия. Например, что значит упомянутое в Законе «утверждение любви к Отечеству»? Нам скажут, что президент Ельцин – символ Отечества, и всякое выступление на телевидении или радио, которое подрывает любовь к этому символу, противозаконно.

Рациональным подходом было бы наложить с помощью закона запрет на сообщения, оскорбляющие ценности законопослушных частей общества. Для этого следовало бы ввести в закон право выносить оценки о том, является или нет сообщение оскорбительным, именно авторитетным представителям «оскорбляемой» субкультуры или группы. Например, является ли фильм Скорцезе оскорбительным для православных, имела бы право судить именно Православная церковь, а не просвещенные атеисты или иудеи. Является ли карикатурное представление Ленина оскорбительным, имели бы право судить именно приверженцы Ленина, а не Новодворская, и т. д.

Скорее всего, рядовые депутаты от оппозиции, обсуждая и голосуя за закон, в котором было замаскировано то главное противоречие, которое он предполагал ввести в рамки права, даже не заметили этой проблемы. Но председатель комитета Госдумы по культуре, который готовил закон (С.Говорухин), проводил эту линию сознательно и умело. 27 марта 1999 г. на НТВ провели съемки передачи «Суд идет» – как спектакль рассмотрения иска Фонда защиты гласности (А.Симонов) против Госдумы, принявшей закон. Ответчика представлял С.Говорухин, меня позвали быть его свидетелем. Вопреки ожиданиям, фарс обернулся тяжелым и упорным спором, он длился 5 часов. Шендерович от имени «истца» заявил прямо и ясно, что отвергает главный устой русской культуры – существование совести, скрепляющей людей в народ. Нравственность, мол, личное дело каждого, поэтому никакого права давать нравственную оценку делам индивида народ, общество и государство не имеют. Такая оценка есть тоталитаризм и цензура.

На это фундаментальное заявление Говорухин ответил доводом второстепенным: «Нравственность – это правда». Мол, сегодня телевидение в руках олигархов, возникают зоны умолчания (как в случае приватизации, банковских пирамид, болезни Ельцина и т. п.), правда искажается, и это безнравственно. Такая трактовка – уход от главного противоречия, она не отвергает кредо Шендеровича, Говорухин лишь просит плюрализма – он даже назвал, кого следовало бы допустить до экрана – Абалкина, Бессмертных.

Совещаясь, я предлагал задать Шендеровичу вопрос: считает ли он, что индивид имеет право сбросить на публике штаны и показать всем голый зад? Если нет, значит, это не личное дело, общество имеет право защитить себя от такого зрелища, вводя понятие «оскорбление нравственности» – цензуру. Но в этом примере видно, что нравственность не сводится к правде (наоборот, штаны как раз скрывают правду, создают «зону умолчания»). Говорухин это предложение отверг.

У Говорухина «правда» сводится к достоверной информации («у Ельцина был инфаркт»). Относительно такой правды не может быть нравственного конфликта, а есть лишь проблема неполного знания или недобросовестности в его сообщении. Здесь ли корень той драмы в сфере нравственности, что переживает Россия? Совсем нет. Нравственность есть «истина целостного духа», иными словами, «правда и добро». Если так, то довод Шендеровича несостоятелен, потому что понятие добра не есть достояние индивида, это плод культуры, создаваемой и хранимой народом.